Благословенно воинство (Мученичество в жизни церкви). Книга 3. Оптинский новомученик инок Ферапонт

Детство

Инок Ферапонт (в миру Владимир Леонидович Пушкарёв) родился в селе Кандаурово Колыванского района Новосибирской области 4/17 сентября 1955 года в день празднования иконы Божией Матери «Неопалимая Купина».
Эту икону особо почитала его боголюбивая бабушка Мария Ивановна. Она была замужем за Сергеем Алексеевичем Пушкарёвым, занимавшим высокую должность председателя Эвенкийского национального округа Красноярского края.
Сергей Алексеевич был убежденным атеистом и по этой причине детей своих, которых в семье было четверо, старался воспитать в безбожии, строго-настрого запрещая жене что-либо говорить им о вере. Однако бабушка будущего мученика, несмотря на запреты, тайно научала детей молитвам и много рассказывала им о жизни святых. Если случалось мужу узнавать об этом, он гневно кричал:
– Ты зачем детей дурачишь? Нет никакого Бога!
Бабушка молча слушала его, а потом, перекрестившись, начинала молиться:
– Господи, прости его, не ведает бо, что творит.
И продолжала тайно объяснять детям, что каждый человек – это чудо Божие, и невозможно не подивиться той премудрости, с которой он сотворён.
Старшего сына Пушкаревых звали Леонидом, двух его младших братьев – Павлом и Валентином, а сестрёнку – Тамарой.
Леонид Сергеевич семнадцати лет ушёл на фронт, воевал, дошёл до Берлина, а вернувшись после войны домой, поступил на работу в Енисейское пароходство. Он очень любил родные края, прекрасно рисовал.
Супруга его, Валентина Николаевна, была необыкновенно добрым и отзывчивым человеком. Она никогда никому не отказывала в помощи. Всегда приветливая и милосердная, Валентина Николаевна готова была поделиться последним даже с незнакомыми людьми. Работала она на заводе токарем, но после рождения сына из-за частых своих недугов была вынуждена оставить работу.
К сожалению, бабушка не дожила до того дня, когда у Леонида родился сын, будущий инок Ферапонт.
В те времена крестить детей в Церкви было небезопасно. Для руководящего работника это грозило исключением из партии и увольнением с занимаемой должности. Но, несмотря на это, Володин дед дал своё разрешение на тайное крещение сорокадневного младенца.
Когда священник троекратно погружал ребенка в купель, он стал громко плакать, но как только батюшка приступил к миропомазанию, невидимая благодать Божия, преподаваемая в Таинстве, мгновенно успокоила младенца, и он затих.
Володя рос спокойным, кротким мальчиком. «Не ребёнок, а Ангел», – говорили о нём соседи.
Однажды он спросил:
– Мама, а кто такие Ангелы?
– Это, сыночек, невидимые духи, – ответила она, – которые служат Богу и помогают людям делать добрые дела.
Володя внимательно слушал, а Валентина Николаевна рассказывала о невидимых посланниках Божиих. Вдруг он неожиданно спросил:
– Мам, а мам, а я могу стать Ангелом?
– Можешь, сынок, если будешь послушным, – улыбнулась Валентина Николаевна и нежно обняла малыша.
Желание детского сердца было преисполнено искренней чистоты и благости Божией – уже тогда в нём появилось стремление послужить Богу. И Всевидящий Господь исполнил благую волю юного христианина, ибо Он есть исполняющий во благих желание твое (Пс. 102, 5).

Семи лет Володя пошёл в школу. Учёба давалась ему легко, однако он подолгу засиживался над уроками. Серьёзность, с которой мальчик относился к занятиям, научала его делать домашнее задание со всею тщательностью. Шумные игры со сверстниками он не любил. Возьмёт какую-нибудь книгу и с увлечением читает. Особенно нравились Володе книги о приключениях мореплавателей. Ему очень хотелось поскорее вырасти и стать моряком, чтобы отправиться в далёкое кругосветное плавание. Пока же он брал в руки карандаш и изображал свои приключения на бумаге.
Художественной школы в посёлке не было, потому рисовать он учился у природы, которая в тех краях особенно живописна. Уйдёт он с друзьями в лес, найдёт там какое-нибудь особенно красивое место, смотрит, любуется чудесным Божиим миром и рисует.
Сначала Володя рисовал только деревья, речку и облака, потом – домашних животных и разных лесных зверей и, наконец, взялся за портреты.
Бывало, мама вяжет, а он сядет тихонько в уголочке и набросает мамин портрет.
– Ну что, мам, похоже?
– Похоже, похоже, – ответит мама, ласково поглаживая сыночка по голове.
Кроме сына, у Валентины Николаевны были еще две дочери, Наташа и Татьяна.
Младшей сестрёнке Танечке ко дню рождения Володя нарисовал снегирей, а в спальне на стене – двух Ангелочков, о которых рассказывала мама.
В 1962 году семья Пушкаревых переехала в поселок Усмань Емельяновского района, но, пожив там недолго, перебралась в близлежащий поселок Орджоникидзе.
Если для родителей переезд был связан со многими трудностями, то для Володи это было радостное событие.
В кругу новых друзей он восторженно пересказывал интересные истории из прочитанных им книг, за что многие ребята его сразу зауважали. «В нём уже тогда проявлялось какое-то особенное, иное отношение ко всему видимому миру», – вспоминали друзья детства.
Взрослея, Володя всё чаще стал удаляться от шумного общения и праздных бесед. Желание побыть одному всё более укреплялось в его сердце. Так начался ещё пока неосознанный поиск иноческой жизни.

Юношеские годы

В посёлке Орджоникидзе, где жила семья Пушкарёвых, не было православного храма. Только в 2000 году местные жители построили здесь небольшую церквушку. А тогда до ближайшего храма было более ста двадцати километров. Бездуховность того времени сильно отражалась на молодом поколении.
Юношеский возраст особенно остро подмечает фальшь в отношениях взрослых – льстивые речи, лицемерие, искажение истины. Это порождало в душах ребят некий протест. Жить подобно старшему безбожному поколению они не желали, а как правильно – не знали. Одни Володины сверстники проводили свободное время в дружеских попойках, другие создавали самодеятельные вокально-инструментальные ансамбли, где каждый подросток, имеющий маломальские способности к музыке, стремился стать «звездой эстрады».
Володя, имея неплохой голос и слух, в шестнадцать лет выучился играть на гитаре и стал петь в местном ансамбле. По вечерам ребята слушали новые пластинки, составляли репертуар для своих клубных концертов, сочиняли песни и много репетировали. Иногда Володя просиживал ночь, разучивая какую-нибудь новую песню. Лишь спустя много лет он как-то сказал:
– Я понял, что это была ошибка, и все те занятия были на потеху диаволу. Мы призваны поклоняться Богу, а не кумирам – певцам и музыкантам, а сцена изначально есть изобретение сатаны.
Владимир неплохо играл на гитаре, но занятия музыкой лишь отвлекали его от истинного пути, и ему всё чаще становилось как-то грустно. Он ещё не понимал, что вино и музыка веселят сердце, но лучше того и другого – любовь к мудрости (Сир. 40, 20), что человек не может быть счастлив без Бога, что мирное и благодушное устроение свойственно лишь тому, кто хранит свою совесть в чистоте. Помянух Бога и возвеселихся (Пс. 76, 4), – говорит пророк Давид, ибо памятование Господа приносит сердцу неописуемую радость.
Постепенно Владимир стал понимать это. Его давно интересовали вопросы духовности, но он пока нигде не находил ответов на них. Однако даже сам поиск истины уже делал его человеком «не от мира сего».
Друзья вспоминали, что Володя спокойно мог босиком, в рабочей спецодежде, прийти в клуб. Многие воспринимали это как чудачество и посмеивались, а некоторые спрашивали:
– Как это ты ходишь босиком в клуб и никого не стыдишься?
– А чего стыдиться? – отвечал Володя. – По земле босиком походишь – силушки, однако, наберёшься. Земля силу дает.
Но лишь спустя много лет, когда Владимир стал Оптинским иноком, он уразумел смысл этой народной мудрости: «Земля силу дает».
– Земля – есть память смертная, – говорил он одному брату. – Ведь Бог премудростию Своею сотворил человека из земли, и паки возврати его в ню (Сир. 17, 1). А память смертная дает силу бороться со грехом: Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши (Сир. 7, 39).
В 1972 году Владимир поступил в Уярское профессионально-техническое училище, по окончании которого пошёл работать в Орджоникидзевский лесхоз. Труд в строительной бригаде был тяжёлым, но Володя не умел, да и не желал уклоняться от трудностей и усердно работал. Однажды, поднимая с мужиками тяжелую бетонную плиту, Володя вдруг почувствовал сильную боль в спине. После этого он долго лежал в больнице и потом до конца жизни страдал болями в пояснице, но старался никому об этом не говорить. Будучи уже в монастыре, Владимир безропотно исполнял порученные ему послушания и не отказывался от тяжёлой работы. Только иногда от сильной боли делал перерыв, чтобы перевести дух.
Воспользовавшись этим, лукавый враг спасения рода человеческого стал внушать некоторым трудникам, что инок Ферапонт якобы уклоняется от работы, чем возбуждал в них недовольство.
Один брат, знавший о его болезни, спросил:
– Почему ты не скажешь, что болен?
– А зачем? – ответил Ферапонт, – пусть считают меня лентяем. Это ведь правда.
Так думал о себе ревностный инок, который ни на минуту не забывал о Боге, но всегда считал себя самым нерадивым.
Немного находится людей, умеющих не замечать недостатков других и, укоряя себя, следить лишь за своими поступками, считая ближних Ангелами небесными. Но те, кто обретает такое устроение, сами уподобляются Ангелам.
Таким и стал впоследствии будущий мученик инок Ферапонт. А пока, в 1975 году, Владимир поступил в Шеломковское СПТУ-24, где выучился на шофёра. По окончании училища он устроился на работу в Строительное управление № 37 в Мотыгинском районе, а в ноябре того же года был призван в армию.

Службу проходил на Дальнем Востоке. Вернувшись домой, снова стал работать в Мотыгинском СУ-37 шофёром. Автобус, который ему дали, был стареньким, с большим количеством неполадок, но Володя быстро исправил их.
Большинство работавших с ним людей часто предавались винопитию, а он не пил, поэтому его считали «чужим».
– Невозможно здесь, – говорил он своему другу, – это такое болото!
Володя искал смысла жизни и скорбел, подобно праведному Лоту, при виде ближних, погибающих от грехов.
Местные жители воспринимали Владимира по-разному. Одни уважали за прямоту и искренность, другие считали, что он со странностями, потому что жил не так, как все. Но Владимир не обращал на это внимания. Ему даже нравилось быть «чужим». Но всё же, проработав в СУ-37 год, он решил вернуться в армию на сверхсрочную службу.
Приезжая домой в отпуск, он сразу отправлялся на один из уединенных островов на Ангаре.
Володя умел находить поистине райские уголки целомудренной природы и через неё познавал Бога. Всё было родным и близким его сердцу, всё назидало душу и наставляло на путь спасения, укрепляя веру в необыкновенную премудрость Божию.
Бывало, увидит он муравья или ещё какое-нибудь насекомое, возьмёт в руки и, рассматривая, смеётся как ребёнок. Интересно ему было, как такое крохотное существо двигается и живёт своей особой жизнью.
В поисках истины Владимир и его друзья начали с того, что пытались найти способ продлить свою жизнь. Они прочитали статью под названием «Доживем до 150-ти», в которой были описаны особые оздоровительные физические упражнения.
Друг Володи Виктор вспоминает:
– Мы стали заниматься спортом – гирями, гантелями. По утрам бегали и обливались холодной водой. Но нас по-прежнему интересовал вопрос о смысле жизни. Мы задумывались: неужели он заключается только в том, чтобы подольше пожить на земле? Но ведь сколько бы человек не жил, сто, двести, триста лет – всё равно наступает конец, и зачем тогда продлевать жизнь? Сколько людей на земле! Одни умирают, другие рождаются. И для чего это? Чтобы стать землей?
– Многие боятся смерти, – рассуждал Владимир. – Видимо, смерть несвойственна человеку, и может быть, поэтому душа не желает соглашаться с мыслью о своем небытии? Нет, всё же душа не умирает, но пребывает вечно.
Однажды Владимир познакомился с женщиной, попавшей в аварию. Она рассказала ему, что пережила клиническую смерть и видела Ангелов, которые хотели взять её душу, но Господь повелел им пока её оставить. Через это видение женщина поняла, что существует иной мир, что жизнь не кончается, и уверовала в Бога. Вернувшись к жизни, она сказала: «Я восстала из объятий смерти и мне снова позволено жить, но я должна теперь вести совсем иную жизнь».
Она-то и посоветовала Владимиру прочитать книги, о которых осталась запись в его блокноте: третий том Игнатия Брянчанинова, в который вошло «Слово о смерти» и «О видении духов»; житие преподобного Иова Почаевского и поучения старца Силуана Афонского.
Так Владимир узнал о вечной жизни во Христе.
– Если столько сил прилагает человек, чтобы сохранить свою временную земную жизнь, – говорил Владимир, – то как надо, однако, подвизаться, чтобы не отпасть от вечного блаженства во Христе Иисусе!
Как-то Володя вместе с друзьями отправился на рыбалку. Сама по себе ловля рыбы не имела для него особого значения. Главное было соприкосновение с величием дивной сибирской природы. Идут они по лесу, а утренний туман белой дымкой стелется над землёй. Красота такая, что душа поёт и радуется.
– Посмотрите, какое чудо, – сказал Владимир, – разве можно поверить атеистам, что Бога нет? Кто же тогда такую красоту сотворил? Неужто сама собой появилась? Но сам собой, однако, и камень с места не сдвинется».
И Володя запел. Кто-то мог бы удивиться этому, потому что он казался человеком замкнутым, но друзья знали его огромную любовь к родной земле и очень ценили в нём искренность и умение радоваться жизни.
– В детстве он хотел стать моряком, – вспоминали они, – но видимо так было угодно Богу, что не стал.
Господь уготовал Владимиру иной путь, – путь юнги на Корабле, именуемом Церковью Божией, Капитан которой – Сам Господь наш Иисус Христос. Он-то и указал Владимиру истинный путь ко спасению, путь в море безграничной любви Божественной, которая обретается душой лишь при твёрдой вере в Бога.
– Вы говорите, что Бога нет, – говорил позже Владимир нападавшим на него безбожникам, – но если Его нет, то и противиться Ему нет смысла. То, что вы противитесь Ему, как раз и подтверждает, что Он есть.
Володя был очень смелым человеком. В армии он занимался восточной борьбой.
– Никого не боялся, – вспоминали его друзья, – но сам первым никогда не нападал, а только защищался.
Как-то приехал в посёлок один ссыльный, бывший боксер. Он вёл себя нагло, за что местные ребята его поколотили. Тогда подвыпивший боксёр вечером пришёл в клуб и, размахивая топором, стал кричать:
– Ну, кто первый, выходи!
Но никто не рискнул выйти и остановить дебошира. Все замерли в ожидании.
Володя же, до этого возившийся с аппаратурой, увидев размахивающего топором парня, не испугался. Он встал перед хулиганом и спокойным голосом сказал:
– Ну, пойдем. Оставь свой топор.
Наступила тишина. Всем стало страшно за Владимира, потому что тот парень был крепкий, да ещё с топором. Но Володя спокойно стоял напротив и молча смотрел. Боксёр, не ожидавший такого оборота, смутился. Он был уверен, что никто не осмелится принять его вызов. И откуда взялся этот голубоглазый парень? Но диавольская гордость не желала поражения. Боксер взмахнул топором.
Пронзительный крик местных девчонок пронёсся по залу. В полумраке тускло светящих фонарей блеснуло лезвие топора. Затем раздался сильный грохот, какой бывает во время летней грозы, и всё разом стихло.
Страх физической смерти сковывает людей и делает их боязливыми, а смелый человек не знает такого страха. Рассказы, читанные Владимиром в детстве о смелости и отваге русских людей, воспитали в нём безстрашие. Он знал, в чём заключается секрет храбрости христианских воинов – в твёрдой вере и уповании на Бога. Вера в победу и надежда на Бога сделали его смелым.
Оказалось, что это он, ловко уклонившись от удара, выбил из рук боксера топор и угомонил его.
...Контракт сверхсрочной службы подходил к концу, и Володя решил пойти учиться на лесовода. Вернувшись домой в 1980 году, он снова устроился на работу в Мотыгинское СУ-37 и стал готовиться к поступлению в Дивногорский лесотехнический техникум.
Закончив в 1984 году учебу, Володя уехал в Хабаровский край, где стал работать егерем в Бабушкинском лесничестве. Мирская суета, от которой он стремился уйти, теперь на время оставила его. «К сожалению, нас учили одному, а на деле вышло всё иначе», – вспоминал его друг, с которым они вместе учились в лесном техникуме. Не нашёл Владимир той тишины, о которой так мечтал. Он столкнулся лишь со многой неправдой, удаляясь от которой, по нескольку месяцев проводил в тайге.
От долгого одиночества Владимир стал ещё более молчаливым. Густая борода, задумчивый взгляд и постоянное молчание были непривычны для окружающих. Пошли слухи, что молодой лесник якобы занимается магией или колдовством. Но Владимир нисколько не безпокоился об этом. По свидетельству близких друзей, в то время Володя был уже верующим христианином, осознававшим вред подобных увлечений.

Утверждение на Тя надеющихся

Почти три года провёл Владимир в таёжной глуши близ озера Байкал, а в 1987 году решил податься на юг, в город Ростов-на-Дону, где жил брат отца, дядя Павел.
– До этого я видел его ещё ребенком, – вспоминает Павел Сергеевич, – когда в 1959 году, по окончании военно-политической школы МВД в Ленинграде, я заезжал навестить отца, который жил в Красноярске. Увидев там четырёхлетнего мальчика, я спросил:
– А это кто?
– Это сын Лёни, – ответил мне отец, – такой хороший и послушный малыш, просто на удивление.
Я уехал служить в Иркутск, затем был Урал, Пермская и Ивановская области и, наконец, Ростов-на-Дону. Никаких вестей о Володе я не имел и ничего о нём не знал. И вот через восемнадцать лет он приехал ко мне в Ростов.
Однажды кто-то постучал в дверь.
– Я Владимир Пушкарёв, – сказал вошедший молодой человек, – не узнаёте?
– Да, я приблизительно помню тебя, – ответил дядя, – проходи.
Сели, поговорили.
– Ну, ты как, надолго к нам? – спросил Павел Сергеевич.
– Насовсем, – ответил Володя.
– Хорошо. Я тебе помогу устроиться. Найдем квартиру, а пока живи у меня.
Володя прожил в семье дяди Павла два месяца, а затем поселился на квартире недалеко от работы. Он устроился шофёром в управление садоводства, поступил учиться в профтехучилище № 8 на вечернее отделение и снова занялся восточной борьбой.
После занятий в училище Володя тренировался в спортзале. Здесь-то и произошло одно из первых его испытаний на верность православию.
Тренер увлекался йогой и велел ученикам параллельно с изучением приёмов борьбы упражняться в медитации. Володя, чувствуя в этом некое предательство по отношению к христианской вере и внутреннее неприятие йоги, как чего-то чуждого русскому человеку, заниматься ею отказался.
«От огромных физических нагрузок я доходил иногда до полного изнеможения, – писал он своему другу, – а от занятий йогой отказался, потому что понял – это то же болото, что и у нас в поселке, только там люди упиваются вином, а здесь – собственной гордостью».
Его отказ вызвал недовольство преподавателя. Он пытался убедить сибирского парня в необходимости занятий йогой для развития смелости и решительности. Но Владимир, выслушав все его доводы, спокойно сказал:
– Смелости и решительности надо бы учиться у наших отцов и дедов, а заимствовать, однако, у каких-то индусов – не вижу смысла.
После этого разговора Володю от занятий отстранили. Но он нисколько не огорчился, лишь утвердился в том, что верующему человеку заниматься каратэ не подобает.
«Мне нравилось в нём, – вспоминает Павел Сергеевич, – что он не курил и не пил даже пива. Соседи говорили: парень у вас золотой. И я решил его женить».
Поначалу Володя хотел создать семью, но одного желания часто бывает мало, необходима ещё воля Божия, без которой непрочно ни одно дело.
– Давай мы тебе невесту найдем, – сказал однажды дядя, – у нас есть одна хорошая девушка на примете. Квартира своя, работает экономистом.
– Я не возражаю, – ответил Владимир из вежливости, но от знакомства впоследствии уклонился.
Летом 1988 года Владимир приехал домой в отпуск. В это время он много размышлял о своей дальнейшей жизни. Это не могло остаться незамеченным мамой, и она сказала:
– Сынок, может быть, останешься с нами? Что толку мотаться по свету, живи здесь.
Володя помолчал, а потом рассказал, что ему недавно приснился странный сон: он увидел в зеркале свое отражение, но не узнал себя, настолько оно было ужасным.
– Мне стало невыразимо страшно. Это невозможно объяснить, но я вдруг понял: где нет храма, там нет жизни, – сказал он.
По-видимому, этот сон Владимира был именно таким. Страх Божий ещё более укрепил его веру в Бога.
На другой день, желая удалиться от суетного мира, Владимир попросил своего друга Павла, у которого была моторная лодка, отвезти его на Аладинский остров, расположенный в двенадцати километрах от поселка. Туда Володя любил ездить и раньше, чтобы отдохнуть душой.
Живописный остров, песчаный берег, тёплая вода, тишина – прекрасный отдых для души. Разведут, бывало, костёр, наловят рыбы. Володя наносит пихты, одеяло подстелет под больную спину, лежит, любуется природой и размышляет.
«Разговоры были только на духовные темы, – вспоминал Павел. – Володя с глубочайшим благоговением относился к слову Божию, и не позволял себе особо богословствовать. Он старался говорить лишь о страстях, считая богословие делом людей, на опыте подвигов духовных познавших истину Божию».
– Страх вечных мучений имеет иное свойство, нежели обычный страх, – говорил будущий инок. Боязнь потерять временную жизнь происходит от маловерия, а страх вечных мучений делает безстрашным и очищает от страстей.
«Я знал, что Владимир был не из тех, кто говорит на ветер, – вспоминал Павел, – это были слова человека, познавшего то, о чём он говорил».
На этот раз, когда друзья плыли на остров, они попали в страшный ураган. «Берега не видно, только огромные волны, – рассказывал впоследствии Павел, – а мы на скорлупке, лодка старая, казанка, волна захлёстывает. Я разделся, думаю: если перевернёмся, то хотя бы вплавь спасусь. А Владимир сидит спокойно. Я был поражён: смертельная опасность, а он сидит и ничего не предпринимает. Я, честно говоря, сильно испугался, а он вёл себя так, будто ничего не произошло». К счастью, вскоре ветер утих, и друзья благополучно пристали к берегу.
Этот случай проливает свет на то, каким уже тогда было внутреннее устроение Владимира. Невольно вспоминается Священное Писание. Господь сказал ученикам, разбудившим его во время великой бури: Что вы так боязливы, маловерные? Где вера ваша? (Мф. 8, 26) Владимир же, всю свою надежду возложив на Бога, не проявил ни боязливости, ни маловерия.
В то время друзья много беседовали о смысле жизни и однажды Владимир вдруг сказал:
– Если бы ты знал, через какие страдания я пришел ко Христу!
И рассказал, как, живя в тайге, подвергся нападению бесовской силы, которой свойственно искушать людей, живущих в уединении. Сначала диавол смущал его ночными мечтаниями, привидениями и страхованиями, шумом, голосами и воплями среди ночи. Затем, видя, что будущий мученик Христов не испугался, а ещё усерднее возносит свои молитвы к Богу, стал нападать открыто. Бесы являлись то в виде соблазнительных девиц, то в виде седовласого старика-колдуна, потребовавшего себе поклонения. Но напрасен был их труд. Тогда, по попущению Божию, бесы подвергли Владимира тяжким побоям. Но всё же не смогли сломить его твёрдое стремление идти по пути Христа.
Подобно Великому Антонию, будущий инок, как бы посмеиваясь над бесами, говорил: «Если есть воля Божия вам уничтожить меня, то – вот я. А если нет, то и не трудитесь напрасно». И бесы отступили. Живущие среди людей имеют скорби, исходящие от ближних своих, а тем, кто уединился, попускаются искушения посредством бесов, дабы не остались без пользы, ибо многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие (Деян 14, 22).
Вернувшись в Ростов, Владимир стал чаще посещать Кафедральный собор Рождества Пресвятой Богородицы. В свободное от работы время он приходил помогать: то двор подметёт, то снег почистит, то книги со склада в лавку или воды для молебна поднесёт. Трудился во славу Божию. Видя трудолюбие и старание Володи, ему предложили работать при храме дворником.
Володя очень обрадовался. Ведь он даже и не надеялся, что когда-нибудь будет работать при храме, и вдруг – такая милость Божия. Он тут же ушёл с мирской работы и стал трудиться при церкви.
К храму часто прибивались бездомные животные – кошечки и собачки. Владимир не прогонял их. Но, чтобы не нарушать необходимого благочиния, соорудил для них кормушки в конце двора и каждый день приносил туда остатки пищи из трапезной.
В Кафедральном соборе служили каждый день, и будущий инок теперь ежедневно мог бывать в храме.
– Когда сердца коснется благодать, – сказал он как-то, – тогда человек уже с радостью внимает службе и не ждёт скорейшего окончания её, но жалеет о том, что наступает конец.
Лишь только приходило время службы, Владимир спешил в храм, ибо душа его нуждалась в молитве, как тело в пище.
– Если мы питаемся ежедневно телесно, то тем более должны питаться и духовно, – говорил он.
«Телесно же Володя питался довольно скромно, – вспоминала монахиня Неонилла  († 1997). – Стоило большого труда зазвать его в трапезную, особенно в постные дни». Она тогда несла послушание в крестильной, куда Володя носил воду. Там и познакомились.
«Однажды мы заговорили с ним о жизни, – вспоминала матушка, – и Владимир посетовал, что не знает, к какому берегу прибиваться. А ему уже было тогда за тридцать. Я и посоветовала обратиться в Троице-Сергиеву Лавру к старцам».
– Важно то, сыночек, что душу спасает – ласково говорила матушка. – Жить в миру легче, а спастись труднее. Но всё равно лучше по своей воле не поступать. Поезжай в Лавру к старцам. Как благословят, так и поступи.
Вскоре после этого Владимир побывал у архимандрита Кирилла (Павлова). Мудрый Старец посоветовал ему выбрать обитель и оставить мир.
... Дядя не знал, что Володя регулярно посещает храм. Будучи в прошлом партийным работником, к религии он относился довольно-таки неоднозначно. «Однажды я приехал к Володе на квартиру, – вспоминает он. – Дверь была заперта, и я открыл её своим ключом. Когда вошёл в комнату, то был поражён обстановкой: на стене висели иконы, на столе лежала стопа книг. Я полистал и понял, что все они религиозные. Честно сказать, я тогда не понимал религии, и сильно расстроился.
Вскоре пришёл Владимир, и я спросил его:
– Ты что, в храм стал ходить? У нас в семье не было верующих, кроме бабушки твоей, но ты ведь её не знал, она умерла, когда тебя ещё и на свете не было.
– Да, а я вот верую, – спокойно ответил Володя.
– Зачем тебе это надо? Ведь ты крепкий, здоровый парень. Тебе жениться надо, а ты в богомолье ударился.
– Да нет, женитьба, однако, отпадает, – ответил Владимир.
Он тогда даже в кино уже перестал ходить. Но всё же мы за него были спокойны: если бы он в банду попал, тогда другое дело, а религия, это мы уже тогда понимали, никому ещё вреда не принесла».
После этой встречи Владимир целый месяц не приезжал к дяде, и Павел Сергеевич не навещал его, а потом решил всё же поехать, узнать, как живет племянник. Но на флигеле оказался другой замок. Он обратился к хозяину, а тот сказал, что Володя здесь больше не живет. Куда-то уехал, но вещи оставил.
А Владимир тем временем уехал в монастырь Оптина Пустынь, который был вновь открыт в 1989 году. О нём впервые Володя узнал от матушки Неониллы. Потом показывали документальную хронику про Оптину и он загорелся желанием посетить эту святую обитель. А когда побывал там, то сразу почувствовал, что именно этот монастырь ему по сердцу.
Вернувшись в Ростов, он обратился к владыке Владимиру, который впоследствии стал митрополитом Киевским и всея Украины:
– Владыка, я готов хоть туалеты мыть, только, если возможно, дайте мне благословение и рекомендацию в Оптину Пустынь.
– Ну, что ж, – сказал владыка, – можно и туалеты, в монастыре необходимо смирение.
И, одобрив стремление к монашеству, поставил Владимира убирать туалеты при церковном дворе.
Бывало, чуть свет придет Володя, все вымоет, а к вечеру снова грязно. Рядом с Кафедральным собором расположен центральный рынок, и поэтому порядок поддерживать было нелегко. Но огромное стечение народа нисколько не смущало будущего инока, и он безропотно исполнял возложенное на него послушание.
В то время Володя поселился поближе к собору, у одной пожилой женщины, также трудившейся при храме. «Он был очень молчалив, – вспоминала она, – и никуда, кроме храма, не ходил». Бывало, она возвращается домой с работы уставшая, а Володя встречает её:
– Матушка, садитесь, покушайте, я вот тут пирожки испек.
– Да где же ты научился так вкусно готовить? – спрашивает хозяйка, отведав пирогов.
– В армии, – отвечал Владимир, – я одно время там поваром был, вот с Божией помощью и научился.
Теперь Владимир оставил все мирские занятия, стал изучать Священное Писание и Святых Отцов. Через это душа его всё более и более укреплялась в вере и обретала невидимые крылья. Однажды в разговоре с хозяйкой будущий мученик сказал: «Хорошо тем людям, которые пострадали за Христа и приняли за Него мученическую смерть. Вот бы и мне этого сподобиться!»

Верность истине

После семидесятилетнего открытого гонения на Православную Церковь духовный голод русских людей настолько был велик, что многие, ища духовности, увлеклись по неопытности различными лжеучениями, чем не преминул воспользоваться лукавый враг спасения. Вспоминают, что в Ростове на епархию тогда выдавали в год всего лишь пять молитвословов – духовной литературы не было, даже Библию трудно было достать. Зато западные лже-миссионеры набросились на Россию яко рыкающий лев, ища кого поглотити (1 Петр. 5, 8). Количество сект и различных лжеучений просто невозможно было сосчитать.
Город Ростов-на-Дону не составлял исключения. Здесь можно было встретить и «белое братство», обещающее конец света через две недели, и иеговистов, назойливо стучавших в каждую дверь, и множество других сект.
Не раз останавливали Владимира на улице такие «миссионеры» и докучали своими слащавыми вопросами. «В основном все их беседы сводились к осуждению Православной веры, – вспоминал Володя. Кроме того, они утверждали, что наш Патриарх, – то же, что папа римский, а я объяснял, что это далеко не так, что у нашей Церкви глава – Христос. Это католики сделали себе из папы божество и покланяются ему как идолу».
Работая при церкви, Володя познакомился с верующими благочестивыми людьми и стал бывать в гостях у И. К., работавшего при Кафедральном соборе, где частенько собирались молодые люди поговорить на духовные темы.
«Многие взрослые похожи на неразумных детей, – говорит И. К. – У них тоже свои забавы, они веселятся и ни о чем серьезном не задумываются. А вот люди, которых Господь готовит особо, избегают развлечений; они задумчивы, тихи, как бы не похожи на всех остальных. Вот таким я знал Володю Пушкарёва». И. К. работал на епархиальном складе, где хранилась духовная литература. Володя часто брал там для чтения книги, которые в то время купить было трудно.
Он читал много святоотеческой литературы и говорил, что вера должна быть осознанной, мы должны исповедовать то, во что верим. А кто считает, что возможно спасение и в других религиях, тот свидетельствует, что сомневается в истинности своей.
«Характер у Володи был очень мягкий, – вспоминает И. К., – но в вопросах веры он был твёрд. Однажды, когда кто-то из собравшихся у меня ребят стал говорить о других путях спасения, Володя прервал его:
– Оставь этот бред, – сказал он. – Един Господь и едина вера (Еф. 4, 5). Никаких других путей спасения нет.
Слова эти были сказаны с твёрдым убеждением и крепкой верой.
– Вот, к примеру, вход Господень в Иерусалим, – поддержал я Володю, – Господь въезжает на ослице и молодом осле, сыне подъяремной. Ослица прообразует собою Ветхий Завет, ослёнок – Новый. Новый Завет рождается из Ветхого, и Ветхий не отвергается Христом. Но прообраз Нового – ослёнок мужеского пола. Это означает, что уже не будет более никакого другого завета, а, следовательно, и другого пути спасения.
– Ну, а где же тогда любовь? – возразил парень, утверждавший, что и в католичестве можно спастись, – неужели Бог так жесток, что позволит погибнуть такому множеству людей?
– Бог не жесток, но справедлив, – ответил Владимир. – Представь, что кто-то идет по улице, подняв высоко голову, а на пути его яма. Как поступить? – Конечно, окликнуть и предупредить. А кто, однако, промолчит из желания не безпокоить, тот разве по любви поступит? Нельзя утверждать еретика в ереси. Это, по слову Марка Ефесского, есть не любовь, а человеконенавистничество. Любовь Божия в том, чтобы обращать заблудших на путь истины, а не потакать им молчанием. Помнишь, как у апостола Иакова в послании написано: обративший грешника от ложного пути его спасет душу от смерти и покроет множество грехов (Иак. 5, 20).
Речь будущего инока была смиренна и осторожна, ничто не могло в ней огорчить ближнего. Умение молчать у многих вызывало к Володе глубокое уважение. Но когда дело касалось веры, то он говорил, и слова его имели духовную силу, многим помогая стать на путь спасения.
«Как это он так много молчит, – удивлялся один его знакомый, – я как-то попытался хотя бы неделю помолчать, да ничего не вышло».
Летом 1990 года Володя и один его товарищ отправились в Оптину Пустынь, чтобы остаться там навсегда.
Непросто бывает найти в себе силы, чтобы стать на монашеский путь, даже если и благословение от Старца получено. Враг начинает бороть помыслами, говоря: пожалей себя, ты ещё не готов. И кто поверит ему, тот нарушит волю Божию.
Так было и с одним Володиным собратом, которого Старец тоже благословил идти в монастырь. Он приехал в Оптину и стал послушником. Но коварный враг хитростью своею решил вывести брата из обители, чтобы погубить. Однажды, поехав навестить больную мать, он познакомился там с новыми соседями. У них была дочь, привлекательная девица. Враг так сковал сердце послушника, что тот влюбился, и уже готов был не возвращаться в монастырь. Но Господь, желающий спасения всем, устроил так, что брат смог познать: как ни сильна земная любовь, но она всё же далека от любви Небесной. – Господь вложил послушнику помысл вернуться в монастырь ради послушания Старцу и дабы успокоить свою смущённую совесть. «Побуду там немного, – думал брат, – а потом вернусь в мир и женюсь».
Но когда он приехал в монастырь и провёл там около месяца, то монастырская жизнь и молитва заглушили козни лукавого. Всё же время от времени помысл о женитьбе возвращался. Однажды он получил от матери письмо. Читая его, с нетерпением ждал, что она напишет о соседской девушке. А она почему-то писала о погоде: «... У нас был сильный дождь с грозой. Все были на огороде, а когда началась гроза, то побежали в дом, а Люда (так звали девушку) замешкалась. Вдруг прогремел гром, да такой сильный, какого мы и не слыхивали. Испугались, позакрывали все окна и двери. А Люды всё нет и нет. Отец её побежал на огород, а она лежит – молнией убило. Неделю назад схоронили. Так что ты уж там помолись о ней».
О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! (Рим. 11, 13) После этого события помысл оставить монастырь уже более не безпокоил послушника, ставшего впоследствии монахом.

Оптина

Много райских уголков на Руси, но среди них особенно приметна славная обитель – Оптина Пустынь. Как бы оградившись от суетного мира с одной стороны сосновым бором, а с другой – рекой Жиздрой, на опушке леса, в четырех верстах от города Козельска, известного своим героическим противостоянием многотысячной орде хана Батыя, расположился этот златоглавый Старец русского монашества. Славится монастырь сонмом преподобных и богомудрых старцев Оптинских, некогда живших и подвизавшихся здесь.
Старчество – прекрасный Божественный путь ко спасению, путь послушания, следуя которым новоначальные удобно достигают вершин смирения. Пред лицем седаго возстани, – говорит Священное Писание, – и почти лице старчо (Лев. 19, 32). Но если обычного седовласого старца Писание повелевает почтить вставанием, то сколь большего почтения достойны те, кто убелил душу свою и пришёл в возраст совершенного безстрастия и смирения! Именно такими были преподобные старцы Оптинские, многих побудившие восстать от греховного сна.
Владимир много читал об Оптинских старцах и полюбил эту святую обитель. «Если в Оптиной меня не возьмут, – говорил он, собираясь в путь, – уйду на Кавказ, в горы». Но Оптина приняла его в свои объятия, одела благодатию иночества, а затем украсила мученическим венцом.
При старцах она была источником духовного просвещения Руси. Посещали обитель многие именитые люди, ища встречи со старцами и желая услышать от них слова наставления и утешения. Бывали здесь Ф. М. Достоевский, Н. В. Гоголь, С. А. Нилус, преклонял свои колена царь Иоанн Грозный, молилась Богу святая мученица Великая Княгиня Елисавета. Даже после закрытия монастыря в апреле 1923 года по указу советской власти, сюда не переставали приезжать паломники. Не раз посещала Обитель член президиума Всероссийского союза поэтов Н. А. Павлович. А о приезде ректора МГУ референта Брежнева И. Г. Петровского местные жители вспоминают, что «подойдя к святому Амвросиевскому колодцу, он снял шляпу, набрал воды в кружечку, перекрестился и выпил».
Какие только изменения не претерпела святая монастырская земля за годы советской власти! Сначала здесь устроили дом отдыха, затем войсковую часть, детскую трудовую колонию, военный госпиталь, СПТУ. Лишь в 1974 году было принято решение считать Оптину Пустынь памятником архитектуры. Но к этому времени от обители, можно сказать, не осталось камня на камне.
Владимир пришёл в монастырь в 1990 году, – как раз тогда, когда начиналось её возрождение. Много приходилось трудиться, но было радостно на душе от сознания, что работаешь для Бога, для того, чтобы эта святая обитель стала, как и прежде, местом спасения многих душ.
Как-то раз отец Наместник собрал всех новоначальных на беседу. В его приемной было всё просто, по-домашнему. Батюшка сидел за рабочим столом, а вокруг – послушники.
– Молитвами святых отец наших, – сказал Владимир, входя в приемную.
– Аминь.
Батюшка улыбнулся и по-отцовски благословил.
– Ну, садись.
Владимир присел на табуретку и, слегка наклонив голову, стал внимательно слушать. Отец Наместник рассказывал о старцах. Лицо его то и дело озарялось. Говорил он тихо, спокойно, с неподдельной простотою и отеческой любовью.
– Ну, дорогие мои, – обратился он к послушникам, – а теперь расскажите, как вы тут поживаете?
– Хорошо, – ответил кто-то.
– Ты сколько времени уже здесь? – спросил он Владимира.
– Восемь месяцев.
– Восемь месяцев – это уже срок большой, – сказал Батюшка. – Ну, и как тебе здесь?
– Мне нравится, – ответил Владимир.
– В монастыре только тогда может быть хорошо, когда будет молитва, – продолжил отец Наместник, обращаясь теперь уже ко всем, – а если молитвы не будет, то, поверьте мне, и проку не будет. Враг станет гонять с места на место. Помните: если приступаете работать Господеви, то должны приготовить душу свою к искушениям и не принимать их как что-то внезапное и неожиданное.
В приемной стояла тишина. Все, затаив дыхание, слушали.
– Однажды, – говорил Батюшка, – убежал из тюрьмы разбойник. И куда? – В горы, на Кавказ. Думал: там тепло, там поживу. Да не тут-то было. Через некоторое время приходит и просится: «Заберите меня обратно в тюрьму. Там невозможно жить». Задумайтесь: почему он не смог жить в пустынном месте? – Потому, что не умел молиться. Тот только может жить в пустыне, кто молится. В монастыре то же самое. Кто не молится, у того обязательно появятся искушения – повод уйти из монастыря. Человек будет прыгать, как кузнечик, из монастыря в пустыню, из пустыни в мир и обратно. Поэтому надо быть внимательным к себе и учиться молиться. Молитва – это тайное поучение Божие.
Наставления отца Наместника о молитве производили на Владимира очень сильное впечатление. «Да, велико действие молитвы Иисусовой, – писал потом Владимир, – даже одно только памятование о ней уже приводит душу в трепет и благоговейное чувство».
С тех пор он стал усердно упражняться в умном делании и ежедневно исполнял пятисотницу с поклонами. Поклонов было пятьсот, как и молитв.
Он брал у братии книги о молитве Иисусовой и делал себе выписки. «Самое главное в молитве, – записывал будущий инок, – это отсечение своей воли. Невозможно иметь непрелестную молитву, будучи преданным самому себе. Но прежде, чем полностью предать себя в руки старца, необходимо выяснить, насколько он православен и не прелестен ли – ведь язва учителя легко переходит на учеников».
Читая, он отмечал и то, что не всегда можно найти опытного старца, но это не значит, что не следует заниматься молитвой Иисусовой из страха прелести. Прелесть часто бывает у тех, кто боится молиться, а усердная устная молитва никому ещё не повредила.
– В наше время, – говорил будущий мученик, – во всём необходимо рассуждение. Если тебя благословят взорвать храм, ты что, поспешишь выполнять это как волю Божию? Наша цель – научиться любить Бога и ближних, то есть исполнять заповеди и быть верными Православию.
Весной 1991 года Пасха совпала с Благовещением, и служба была необычная. Заранее сшитый подрясник, скуфья и пояс для будущего послушника лежали в алтаре. Накануне собирался духовный собор, на котором было принято решение о приёме в братию нескольких паломников. В их числе был и Владимир.
Он стоял недалеко от клироса, когда его позвали в алтарь. Перекрестившись и поцеловав икону на восточных дверях, Володя вошёл во святая святых. Сделав три земных поклона на Горнее место, подошёл к отцу Наместнику под благословение. Духовник принес подрясник. Батюшка осенил крестом подрясник и возвратил духовнику, а тот стал надевать подрясник на Владимира. Затем отец Наместник осенил крестом пояс и скуфью и с любовью, по-отечески, благословил новоначального послушника.
– Как всё-таки монашеская одежда преображает людей, – говорил Владимир, – чувствуешь себя совсем по-другому. Словно крылья вырастают за спиной, хотя понимаешь, что не по заслугам приемлешь милость от Господа.
Став послушником, Владимир никогда не снимал подрясника и спал в нем, как это принято у монахов. В руках у него всегда была книга преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, и каждую свободную минуту он читал.
От безграничной любви к Богу Владимир исполнялся чувством преданности и верности Ему и проливал обильные слёзы.
Монастырские будни серыми бывают лишь для тех, кто не радеет о спасении своей души, а кто любит Бога, тот не пребывает в праздности и не знает скуки. Душа такого человека всегда ищет Христа, и в законе Господнем поучится день и нощь (Пс. 1, 2). Для таких людей нет будней, для них каждый день – праздник. Тихий, полный ангельского безмолвия праздник был непрестанным спутником монашеской жизни Владимира.
«Встреча с ним была всё равно, что встреча с Ангелом, – вспоминали братия, – он настолько был кроток в словах и поступках, что при виде его душа начинала каяться».
В его келии на стене остался висеть листок со словами преподобного Антония Великого: «Довольно нам о себе заботиться только, о своём спасении. К братнему же недостатку, видя и слыша, относись, как глухой и немой – не видя, не слыша и не говоря, не показывая себя умудрённым, но к себе будь внимателен, рассудителен и прозорлив». И будущий мученик действительно жил среди братьев, как в лесу, и был слеп и глух для всего внешнего.
Однажды он топором стесывал деревянный брус и один брат заметил, что движения послушника Владимира слишком уж выверенные.
– А, Володя, – сказал брат, – скрываешь от нас, что ты до монастыря занимался каратэ! Мы тебя вычислили.
Будущий инок, приоткрыв отёкшие от безсонных ночей глаза, улыбнулся, но ничего не ответил. Ходят слухи, что у Ферапонта был «чёрный пояс», но сам он никогда никому не говорил об этом.
Владимир переписывался с некоторыми своими старыми друзьями, желая помочь им обратиться к Богу. От них порою получал недоумённые письма, в которых они жалели его, как человека, «потерянного для общества». Не желая, чтобы такие письма хранились и когда-нибудь стали друзьям в осуждение, Володя сжигал их. Последний раз он собрал всю свою почту в конце Великого Поста, незадолго до своей мученической кончины, и сжёг. «Господи, – молился он, – имиже веси судьбами спаси моих сродников и всех друзей, и всех, кого знал я на этой грешной тленной земле».
Однажды послушника Владимира благословили съездить на родину, навестить мать и получить её благословение на постриг. Приехав в поселок, Владимир зашёл к своему старому другу Павлу и застал там гостей – двух молодых девушек. Увидев Владимира, они начали кокетничать и нелепо шутить.
«Мне стало так стыдно, – вспоминает друг, – а Володя, нисколько не смутившись, просто сказал:
– Девчонки, перестаньте!
Слова его имели такую внутреннюю силу, что девицы сразу же замолчали и вскоре ушли. Когда за ними захлопнулась дверь, Владимир спросил:
– Паша, тебе вот это всё надо? Ты не устал от этой суеты?
Я тогда не знал, что ответить ему, но чувствовал себя ужасно неловко».
Раньше Владимир модно одевался, а теперь приехал в подряснике. Павел спросил его:
– Ты не стесняешься ходить в этой чёрной одежде?
– А почему я должен стесняться, – ответил Владимир, – это моя монашеская одежда, это моя проповедь Православия. Увидит кто-нибудь меня в подряснике и вспомнит о Боге. Слово Божие надо нести людям.
– Какое слово Божие? – возразил Павел, – здесь же одна пьянь.
– Нет, брат, ты не прав. Каждый человек сотворён по образу Божию, и Господь желает спасения всякой душе. Быть может, чёрная одежда напомнит кому-нибудь и о том, что смерть не за горами и скоро за всё придется дать ответ на Страшном Суде.
Это было его последнее свидание с матерью, сёстрами и друзьями детства.
– Больше вы меня не увидите, – сказал послушник Владимир, прощаясь с друзьями. А через полтора года они узнали, что инок Ферапонт и ещё два монаха убиты на Пасху.
В октябре 1991 года послушника Владимира постригли в иночество с именем Ферапонт, в честь преподобного Ферапонта Белоезерского. Он проходил тогда послушание на вахте и в трапезной, – сначала в паломнической, а затем в братской. Готовил Ферапонт быстро и умело.
Кухня – одно из самых тяжёлых монастырских послушаний. С одной стороны, физически устаешь, потому что с утра до ночи всё время на ногах, а с другой стороны, – враг борет ропотом, а от него приходит уныние.
Но для новопостриженного инока Ферапонта всё было – Слава Богу. Он знал, что в монастыре всё не так, как в миру.
Как-то пришёл в трапезную один монах, а время трапезы уж давно прошло. Повар говорит ему:
– У нас ничего нет, надо вовремя приходить.
– Прости, брат, что опоздал, постараюсь исправиться, – сказал монах и направился к выходу. Ферапонт мыл в это время пол. Увидев, что пришедший монах остался без обеда, он поспешил за ним и, усадив за стол, сказал:
– Посиди немного, сейчас что-нибудь придумаем.
Пришёл на кухню, и спрашивает повара:
– Неужели совсем ничего не осталось?
– Ничего, – отвечает повар, – что мне жалко, что ли.
– Господи, – взмолился Ферапонт, – ты ведь некогда через ворона посылал пищу пророку Илии. Пошли и мне, недостойному, что-нибудь съедобное, дабы не опечалить брата. Не ради моих немощных молитв, но ради великой милости Твоей.
Не успел он договорить слова молитвы, как повар радостно прокричал из подсобного помещения:
– Нашёл! Слава Богу, целая банка баклажанной икры. И откуда она взялась? Ведь не было же, сам видел.
Ферапонт радостно схватил банку, открыл и, переложив икру в тарелку, понес опоздавшему монаху.
– Спаси тебя Господи, – сказал тот. – Прости, что я опоздал. Я только что с поля приехал.
– Ты кушай, кушай, – ответил Ферапонт и принялся домывать полы. Сердце его исполнилось великой радости и благодарности к милосердному Господу. Будущий мученик не вознёсся в уме своем и не помыслил, что Бог слышит его молитвы.
С этого дня он стал брать в трапезную два, а то и три лишних ящика консервов и баклажанной икры. Один трудник, видя, что Ферапонт зачем-то запасается продуктами, слегка смутился, посчитав это стяжательством, неприемлемым для монаха, но Ферапонту ничего не сказал. Не имея опыта борьбы с помыслами, он всё больше и больше укреплялся в этом мнении и стал чувствовать уже некоторую неприязнь к иноку.
Однако вскоре Ферапонт как бы между прочим завёл с ним такой разговор:
– Излишки в нашем деле не помеха, – сказал он смущённому брату. – Хорошо надеяться на Бога, но надо и потрудиться. Надежда наша должна быть разумной. А вдруг Сам Христос придет в образе какого-нибудь голодного брата? Чем мы будем Его потчевать?
Так будущий мученик питал братьев и заботился о том, чтобы никто не остался голодным.
Как-то старший просфорник, ныне покойный игумен Никон, посетовал:
– Мне принесли варенье, и стоит оно уже много времени. Боюсь, пропадёт.
– А сколько там варенья? – спросил Ферапонт.
– Да две баночки. Одна трехлитровая, а другая двух.
На этом разговор закончился. А через некоторое время глянул о. Никон, – а баночка-то трехлитровая пустая стоит! Он обрадовался, что братия утешились, но, чтобы не показаться добродетельным, спросил:
– А куда это варенье моё подевалось?
– Да это мы, батюшка, съели, чтобы Вы не переживали. Теперь оно не пропадёт.
«Ферапонт был мастер на все руки, – вспоминает монахиня Елисавета. – Попросили мы как-то:
– Брат, сделай нам доску для теста.
Только попросили, а он тут же уважил. Да такую удобную сделал, что мы и не ожидали».
Однажды приехал в монастырь гусляр. Он пел духовные песнопения под аккомпанемент, но с инструментом случилась какая-то неполадка, и Ферапонт, раньше никогда не видавший гуслей, легко их починил.
«Часто после ужина мы чистили рыбу, а кто-нибудь один читал поучения, – вспоминали братия. – Ферапонт очень любил читать про старцев. Иногда приводил примеры из их жизни и делился своими впечатлениями, но это было редко. Обычно он молчал».
«Ферапонт во всём видел промысл Божий, – вспоминает брат, живший с ним после пострига в одной келии, – ко всему присматривался».
Как-то увидел Ферапонт брошюру с иконой на обложке. Он аккуратно вырезал её и приклеил на картонку, затем покрыл лаком и поставил в святом углу, а книге сделал новую обложку.
– Кому честь – честь, – говорил ревностный инок, – а к иконам надо относиться благоговейно. Это великая святыня, её место в святом углу, а не на обложках книг и журналов. Грех тем, кто это делает. Они, сами того не ведая, подают повод к небрежному обращению со святыней.
Когда Ферапонт высылал знакомым монастырскую газету, то на полях карандашом приписывал: «Если тебе не по душе слова о Боге, ты, пожалуйста, вышли её назад».
Так бережно относился он ко всему святому, ведь благоговение к Богу, по слову премудрого Соломона, есть начало разумения (Прит. 1, 7).
В свободное от послушаний время инок Ферапонт плёл чётки. Они у него получались особенные, в виде тоненькой вервицы с небольшими узелками. Возьмёшь его чётки в руки, и сразу становится ясно, что плёл их человек духовный. «Молитва Иисусова – это наша нить ко спасению, и она весьма тонка, – говорил Ферапонт, – надо внимательно следить, чтобы не оборвалась».
Однажды он получил письмо от матери, которая сообщала, что у неё большие материальные сложности. Так началось для Ферапонта ещё одно испытание. Он понял, что для того, чтобы помочь матери, ему надо ехать домой.
«Однако иноку оставить монастырь, это всё равно, что оставить Бога, – думал Ферапонт. – Но как же тогда быть?» Он усердно помолился, и обратился к духовнику.
– Если так случилось, – сказал тот, – то это не без воли Божией. Видимо, Господь испытывает твою иноческую верность.
После этого Ферапонт стал каждый день подавать записки на проскомидию, а матери написал: «Мама, прости. У нас сейчас тяжёлый период – восстановление монастыря».
Вскоре мама ответила: «Не волнуйся, сынок, слава Богу, всё уладилось благополучно».
Летом была сильная засуха, и на поля посылали иноков читать неусыпаемую Псалтирь. Между «Славами» вставляли молитву от бездожия и поминали всю монастырскую братию.
Инок Ферапонт, любивший Псалтирь, читал её очень старательно, – ведь ему поручили молиться за всю братию, и просить Господа, чтобы Он послал дождь и напоил иссохшую землю. Читая кафизмы с другим братом по очереди, они то и дело посматривали на небо: не видать ли там облачка? На другой день иноки увидели, что на небе появилась туча. Сколько же было радости! Но вскоре ветер подул в другую сторону, и туча прошла стороной. «Это нам за гордость нашу, – сказал будущий мученик, – чтобы не возносились, думая, что мы великие молитвенники».

Монашеская тайна

Несмотря на тяжёлый труд в трапезной, откуда будущий мученик приходил в скитскую келию заполночь, он по ночам молился и каждый день ходил на монастырскую полунощницу.
Ферапонт ложился спать вместе со всеми, а потом тайно вставал и уходил куда-нибудь в уединённое место помолиться. Один его сосед по келии соблазнился его поведением. Видя, что ревностный инок целые дни проводит на кухне и неопустительно бывает на всех службах, он заподозрил, что тот просто уходит по ночам спать в другое место, чтобы не слышать сопения уставших братьев. Однажды ночью он тихо встал и пошёл за Ферапонтом, который, войдя в пустую комнату, стал класть поклоны. Брат, следивший за ним, сел у дверей и стал прислушиваться.
«Я слышал, как Ферапонт делал поклоны, проговаривая негромко Иисусову молитву, – вспоминал этот брат впоследствии. – Затем, воспламенившись ещё большим усердием, стал делать поклоны чаще, взывая: "Господи, помилуй!" И так он молился, пока не упал в изнеможении. Но и лёжа он продолжал говорить вслух молитву Иисусову. Потом он встал и снова клал поклоны. Это продолжалось до тех пор, пока будильщик не позвонил в колокольчик, возвещая, что пора подниматься на полунощницу».
Пристыжённый брат, чтобы не попасться на глаза подвижнику, поспешил в храм. После этого он изменил своё мнение о ревностном иноке и покаялся.
Будущий мученик всегда тайно пребывал в посте. Пищей ему часто служили хлеб и вода. От этого лицо его было бледным.
Одно из самых сильных искушений и нападений врага, могущее довести до повреждения ума, есть мнительность. Начало её – в подозрительных помыслах по отношению к ближним. Сначала просто помыслы смущают душу, а когда укрепятся, тогда не миновать беды.
Как-то ненавистник добра диавол, будучи всегда побеждаем храбрым воином иноком Ферапонтом, стал внушать ему: «Ты всю жизнь, до самой старости, будешь здесь на кухне кастрюли чистить и света белого не увидишь. Смотри, тебя же дурачат, беги отсюда». Но благоразумный инок, распознав козни лукавого, стал усерднее молиться Богу, а навязчивые помыслы, всеваемые от врага, презирал, будто их и нет совсем. Три дня Ферапонт молился и боролся с вражьим наваждением, а на четвертый день враг, посрамлённый, отступил.
– Лучше ошибиться и подумать о человеке хорошо, – говорил впоследствии Ферапонт, – чем подозрительностью оскорбить ближнего. За такую ошибку Господь не осудит, ибо для чистых всё чисто (Тит. 1, 15).
Как-то келарь поручил ему сварить на зиму варенье для братии. Но варенье варится долго, и усердный инок решил одновременно исполнить ещё и другое послушание. Увлёкшись, он задержался, и пришёл, когда варение уже переварилось. Увидев это, Ферапонт стал себя ругать:
– Не можешь служить двум господам, – говорил он себе. – Хотел сразу двух зайцев убить? Нет, так, брат, дело не пойдёт, надо делать что-то одно.
– Да брось, ты, Ферапонт, – возразил ему кто-то из братьев, – варенье ведь не совсем пропало. И такое сойдёт.
– Сойдёт-то оно, может, и сойдёт, но мне, брат, себя жалеть негоже. Если я себя прощу, то Бог не простит. Так-то, брат, понимаешь?
– Понимаю.
Будущий мученик всегда находил повод, чтобы укорить себя, и потому не осуждал ближних: ведь всякому осуждению предшествует возношение.
«Я постоянно роптал, – вспоминает один брат. – Видя это, Ферапонт завёл со мной беседу о том, как бороться с прилогами.
– Прилоги - это начальные помыслы, с которыми ещё не сочеталась душа, – говорил Ферапонт.
– Как это? – спросил брат.
– Ну, посмотрел ты на чайник, и появился помысл: мол, чайку попить, что ли? Это начало. Если человек соглашается, то ставит чайник на плиту. Это уже сочетание с помыслом. А когда сядет и попьет чайку, то уже и само дело совершил. Так, однако, бывает со всяким помыслом, приходящим на ум.
Вот приходит помысл пороптать на кого-то, а ты не соглашайся с ним, скажи себе: "Не моё дело судить брата. Бог ему судия, а не я. Мне бы самому исправиться и спастись".
После этого я попробовал делать, как говорил Ферапонт, и получил для себя огромную пользу».
Как-то послушник, живший с Ферапонтом в одной келии, спросил:
– Вот ты молчишь всё время. Небось, осуждаешь меня, что я много говорю? А Господь сказал: Не судите, да не судимы будете (Мф. 7, 1).
– Каждый от слов своих оправдается и от слов своих осудится, – ответил Ферапонт. – Мы часто не замечаем, как словами обижаем ближних, поэтому лучше больше молчать.
Глаза его всегда смотрели вниз. Но как ни старался будущий мученик прятать взор свой, всё же однажды, по попущению Божию, враг снова воздвиг на него брань. На этот раз, желая нанести избраннику Божию оскорбление, диавол устроил следующее.
В монастырь пришли некие неприлично одетые девицы. Было лето, и они в таком виде ходили по монастырю. Ферапонт шёл из храма в столярную мастерскую и у колокольни повстречался с ними. Девицы стали о чём-то расспрашивать смиренного инока, но тот, посоветовав им обратиться к священнику, быстро ушёл.
Однако, когда вечером он вернулся в келию, враг стал представлять иноку образы этих девиц и смущать его. Тогда будущий мученик вооружился против искушения псалмопением и молитвой. Слезами и воздыханиями о своём окаянстве Ферапонт угасил готовый разгореться пламень похоти.
Всё же он взял у духовника благословение на строгий пост, несколько дней ничего не вкушал и почти не спал, чем изнурил плоть свою и сделал её послушной. Когда же от сильного изнеможения уснул днём на часок, то в тонком сне пред ним предстал Ангел Божий и сказал:
– Дерзай, Ферапонт, и не бойся.
Проснувшись, он почувствовал, что враг отступил, и Господь избавил его от искушения. Возведя ум свой к Богу, инок возблагодарил Его:
– Слава Тебе, Господи, что не оставил меня, грешного раба Твоего, но смиловался надо мною. Благодарю Тебя, Владыка. Не остави меня и впредь, но приими, яко немощна, и сотвори волю Твою святую на мне, окаянном и грешном.
«Ночная молитва согревает душу и потом целый день ощущаешь некую сладость», – говорил Ферапонт. Он пылал огнём ревности к Сладчайшему Иисусу и подвигал этим на молитву других.
Монахи обычно тщательно скрывают свою высокую духовную жизнь от окружающих. И только пожив в обители немалый срок, можно заметить их сокрытые добродетели.
Кто скрыл на исповеди проступок, тот прибавил к нему сугубый грех. А кто, сотворив добродетель, скрыл её даже от своего ума – тот блажен. Ибо, не дав душе повода к тщеславию, он получит награду во сто крат, удалив от себя славу человеческую и восхитив Славу Божию, – ведь сердце человеческое известно только Богу.
– Слушай, Ферапонт, как тебе удаётся не пропускать полунощницу? – спросили его однажды.
– А зачем мы сюда приехали, братья? – ответил вопросом на вопрос Ферапонт. – Хватит жить в своё удовольствие, надо потрудиться для Бога.
Многие паломники, видя, как он рано утром спешит к службе, обличаемые совестью, тоже вставали и шли в храм.
Однажды он сказал одному труднику:
– Знаешь, почему монахи встают рано?
– Почему?
–Потому что они знают одну сокровенную тайну.
– Какую такую тайну? – заинтересовался тот.
– Обычно первыми просыпаются птицы и славят Бога своим пением, от этого они и живут, не печалясь. Помнишь, как Господь говорит: Воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их (Мф. 6, 26). Зная это, монахи встают раньше птиц, чтобы первыми славить Бога и всегда иметь безпечальный мир в душе.

Нам возсия Пасха

Послушания в монастыре часто меняются. Это делается для того, чтобы братья не прилеплялись к суетным попечениям и всегда помнили, что земной век скоротечен. К тому же долгое пребывание на одном послушании даёт повод к тщеславию и обмирщению.
Теперь Ферапонту было поручено делать доски для икон и вырезать постригальные кресты.
Как-то один брат похвалил его:
– Вот молодец, – какие красивые кресты вырезаешь!
– Да что в этом проку, – ответил Ферапонт. – Один человек тоже кресты вырезал и однажды подумал: как хорошо, что я столько пользы людям принёс. Вскоре он сильно заболел, и ему привиделось, будто лежит он в могиле, а поверх него множество вырезанных им крестов. И вдруг крестики эти на его глазах превращаются в прах. И открыто ему было, что Богу не так нужны дела, как душевная чистота и смирение. А если смирения нет, то и все дела напрасны.
Ферапонт замолчал. Он мог подолгу пребывать в молчании, которому научился еще в тайге, когда работал егерем. Бывало, по нескольку месяцев вообще ни с кем не виделся и не говорил.
У святых Отцов Ферапонт прочитал, что начало смирения – молчание. А посему не может обрести человек смирение прежде, чем научится молчать. Да и само молчание есть язык будущего века, ибо это язык Ангелов. И подумал: действительно, много языков изучает человек, а молчанию не учится.
Будущий мученик уже опытно познал пользу молчания: кто хранит его, тот приобретает свет в душе, и свет этот побуждает человека молчать, ибо как тепло выходит из комнаты чрез раскрытые двери, так и теплота мира сердечного выветривается многословием.
Как-то среди братии зашёл об этом разговор.
– Чтобы навыкнуть молчанию, нужно всего каких-то две-три недели, – говорил Ферапонт. – Но я читал, что авва Агафон три года носил камень во рту, пока не приучил себя к молчанию. Видно, это во многом зависит от устроения человека: если и раньше мало говорил, то не нужно много времени, чтобы положить хранение устам, а если есть навык к многоглаголанию, то придется потрудиться.
Наблюдая за собой, Ферапонт подметил: молчание открывает невидимые ранее страсти – любопытство, ропот, желание вникать во всё и поучать.
– Поэтому очень важно, – говорил он, – научиться молчать и умом, и сердцем.
– А как это молчать умом и сердцем? – спросили его.
– Не позволять говорить в себе помыслам и греховным чувствам. Молчание – лекарство, которое лечит душу.
– Ну, а если необходимо сказать слово в свою защиту, а то ведь когда на тебя клевещут, надо же сказать правду?
– Господь хранит твою душу, пока ты хранишь свой язык. Надо знать, что в каком бы затруднительном положении ты ни оказался, победа в нём – молчание. И если всегда будешь помнить Евангельские слова: От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься (Мф. 12, 37), то скоро увидишь, что лучше молчать, чем говорить.
Великий Пост 1993 года прошёл для Ферапонта в усердных подвигах и молитвах.
Каждый день он бывал в храме на всех постовых службах. Его назначали читать кафизмы на часах, пономарить и дежурить по храму.
Незадолго до Пасхи Ферапонт решил вырезать себе постригальный крест, но что-то никак не получалось, и он обратился к одному брату:
– Слушай, брат, – говорил Ферапонт, – со мною что-то странное происходит: хотел вырезать себе крест, а не получается. Столько крестов другим вырезал, а для себя не могу. Вырежи мне крест.
Брат согласился, но Господь уготовал Ферапонту не деревянный, а самый драгоценный из всех крестов – мученический. В скором времени этому же брату было поручено сделать кресты на могилы мучеников – инока Ферапонта, инока Трофима и иеромонаха Василия.
...Перед самой Пасхой Ферапонт стал раздавать свои вещи. Удивительно было, что он отдал и свои инструменты, которыми вырезал кресты. А одному брату он сказал:
– Как хорошо здесь, на этой святой Оптинской земле! Мне почему-то хочется, чтобы эта Пасха была вечной и не кончалась никогда, чтобы радость её непрестанно пребывала в сердце.
Ферапонт вздохнул, посмотрел на небо, и, слегка улыбнувшись, сказал:
– Христос Воскресе!
«И от его слов стало так легко и радостно на сердце, – вспоминал брат, – будто это были слова не человека, а Ангела».
На Пасхальной службе Ферапонт стоял у поминального канона, склонив голову. Кто-то передал ему свечку. Он зажёг её, но почему-то сразу не поставил, а некоторое время продолжал держать в руке. Поставив свечу, он перекрестился и пошёл на исповедь.
«Плотию уснув...», – пел братский хор. Закончился канон утрени, и священники в ярко-красных облачениях неспешно стали входить в алтарь. Казалось, что это усталые воины возвращаются домой после тяжёлого сражения. Они несут с собою радостную весть о победе, а вместе с ней и память о тех, кто не вернулся с поля битвы.
Многие вспоминают, что эта Пасхальная служба была какой-то необыкновенной. Возникало чувство, что должно произойти что-то очень важное.
Ферапонт причастился, но в алтарь не пошёл, а смиренно направился в конец храма, где взял у дежурного антидор и запивку. Потом встал у иконы Оптинских старцев, склонил голову и погрузился в молитву.
«Лицо его было исполнено умиления, – вспоминала одна пожилая монахиня, – и вид у него был такой благодатный-благодатный!»
Пасхальная служба окончилась. Все направились в трапезную разговляться, а Ферапонт задержался. Ему хотелось побыть здесь подольше, чтобы продлить это удивительное, ни с чем не сравнимое торжество, эту неописуемую Пасхальную радость души.
Вдруг в храм вошел Трофим. Он сделал знак, и Ферапонт поспешил вслед за ним на колокольню.
...Первые лучи восходящего солнца, пробиваясь сквозь макушки вековых сосен, рассеяли ночную тьму, нависавшую над землей. Дивные переливы птичьих голосов напоминали о райских обителях, где непрестанно воспевается Ангельское славословие Богу.

Колокольный звон разбудил предрассветную тишину. Это иноки Ферапонт и Трофим возвещали миру великую радость: Христос Воскресе из мертвых!
«Инок Ферапонт был виртуозным звонарем, – вспоминают братия. – Он очень чутко чувствовал ритм и звонил легко, без какого-либо напряжения».
– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных, – взывал он умиленным сердцем под Пасхальный перезвон.
В этот момент меч сатаниста длиною в шестьдесят сантиметров с выгравированным на нем числом 666 пронзил сердце благоговейного инока.
Ферапонт упал. Лицо его, обращенное на восток, застыло в безмолвном спокойствии. – Он всегда стремился к тому, чтобы хранить в душе своей мир, который приял от Сладчайшего Иисуса, с ним и вошёл он в вечную радость Воскресшего Христа. Перед Пасхой Ферапонт раздал всё, что имел. Теперь он с радостью отдал и последнее, что у него было – свою временную земную жизнь.
Вслед за Ферапонтом был убит инок Трофим, а недалеко от скитской башни – иеромонах Василий.
Многая скорбь объяла сердца верующих. И как тут не восплакать, понеже дети Христовы ныне приобщишася крови (Евр. 2, 14). Но Воскресение Христово есть свидетельство того, что братья не умерли. Они лишь призваны Христом к другому служению – Небесному.
Их земная жизнь, исполненная подвига любви, окончилась и стала проповедью Воскресения Христова.
... В день погребения вдруг пошел мокрый снег. Белые хлопья падали на землю и тут же таяли. Людей было много, как на Пасху. Отпевание, совершавшееся по Пасхальному чину, подошло к концу. Когда гробы мучеников понесли на монастырское кладбище, из-за туч неожиданно показалось яркое весеннее солнце и своими животворными лучами осветило землю, как бы напоминая, что кровь, пролитая Оптинскими мучениками, не простая, что это кровь, достойная Небес, кровь святая, напояющая землю душ людских верою и любовию ко Христу. И порождает она в сердцах верных не страх мученической смерти, но сожаление о том, что не удостоил и нас Господь такой драгоценной награды.
Нет ничего сильнее любви к Богу. Кто обрел её, тот не боится уже ни лишений, ни истязаний, ни самой лютой смерти, но, погрузившись в любовь Христову, не замечает уже ничего из видимого, ибо, переселившись душой на небо, уподобляется Ангелам.