Благословенно воинство (Мученичество в жизни церкви). Книга 2. Оптинский новомученик инок Трофим

Детские годы

Оптинский инок Трофим (в миру Леонид Иванович Татарников) родился в посёлке Даган Тулунского района Иркутской области. По церковному календарю день его рождения пришелся на 22 января, а по гражданскому на 4 февраля 1954 года – день памяти святого апостола Тимофея.
Прадед его по материнской линии, Кузьма Захарович, глубоко верующий человек, служил когда-то в Москве при дворе Его Императорского величества, ныне прославленного страстотерпца Николая Второго. После событий 17-го года, спасаясь от голода и преследований советской власти, он был вынужден вместе с семьей уехать сначала в Белоруссию, а затем в Сибирь.
В поселке Даган, где родился будущий оптинской инок Трофим, было всего несколько домов. В одной из них и проживали его родители – Иван Николаевич и Нина Андреевна Татарниковы. Окружённые густым сосновым лесом, дома походили на скитские келии отшельников. Здесь-то и прошли детские годы инока Трофима, которые потом часто вспоминал, всею душою молясь за близких его сердцу односельчан.
Ещё от утробы матери начал войну против богоизбранного младенца враг спасения рода человеческого. А происходило это следующим образом.
После замужества 20-летняя Нина стала жить в семье мужа. Свекровь, по научению вражию, невзлюбила её и всячески старалась досадить ей, возложив на молодую невестку все самые тяжёлые домашние дела. Будучи непраздной, Нина трудилась с самого утра до поздней ночи, выполняя нелёгкую даже для крепких мужчин работу, слыша при этом лишь бранные слова и незаслуженные упреки. От постоянного переутомления бедная женщина вскоре дошла до отчаяния. Её всё чаще и чаще стали посещать навязчивые мысли о том, что, только наложив на себя руки, она избавится от тяжких непосильных трудов и лютований свекрови.
О, как коварно входит в душу обманщик-диавол! Пытаясь уловить в вечную погибель душу женщины, носившей во чреве будущего мученика Христова, он представлял положение безысходным и пытался убедить Нину, что, только оставив этот видимый мир, освободится она от навалившихся бед и достигнет покоя. Она не понимала, что невозможно безсмертной душе обрести покой прежде, чем перестанет она роптать и предаст себя воле милосердного Бога. Не знала и того, что в жизни ничего не бывает случайного, и находящие на нас скорби попускаются лишь для нашей же пользы, и во всём происходящем с нами есть предивный Промысел Божий. Бог так заботится о нас, что без Его святой воли даже волос с головы нашей не пропадет (Ср.:Лк.2, 18 ). Не понимая, что душу, самовольно лишившую себя жизни, ожидает нескончаемая мука, молодая женщина уже готова была исполнить свой замысел. Но милосердный Господь отвёл беду и вложил в её сердце желание помолиться. Нина горячо и слёзно взмолилась: «Господи, что же я затеяла? Грех-то какой! Прости меня и укрепи в терпении». И враг был посрамлен: помышления бесовские отступили, и душа будущей матери обрела благодатный покой.
Вскоре после рождения сына Ивана Татарникова призвали на военную службу, а Нина с ребенком переехала к своей маме, где жила до возвращения мужа. Много хлопот доставлял новорождённый младенец своим близким. Он непрестанно плакал. Но когда малыша окрестили, то, на удивление всем мальчик сразу плакать перестал. Во святом крещении его назвали Леонидом, в честь мученика Леонида, некогда пострадавшего в Коринфе.
Ленечка рос весёлым и смышленым. Иногда вместе с другими мальчишками он озорничал, предаваясь беззаботным детским шалостям, но отец строго наказывал его за это.

Детей у Татарниковых было пятеро: три сына и две дочери. Родители с детства приучали их к труду, так что каждый имел свои посильные обязанности: кто воду носил, кто в коровнике навоз чистил, кто дрова колол, кто полы мыл. Словом, скучать было некогда. Лёне, как самому старшему, работы всегда доставалось больше, но он старался поскорее управиться со своими делами и спешил на помощь меньшим братьям и сестрёнкам. Особенно часто помогал самой маленькой – Леночке. Мама однажды приметила это и сказала ему:
– Сынок, пусть Лена сама свою работу делает. А то вырастет она ленивой, кто же тогда её, лентяйку, замуж возьмёт?
Лёня посмотрел на маму своими светлыми глазёнками и простодушно сказал:
– Да ты не безпокойся, мамочка. Ты посмотри, какая у нас хорошая и красивая. Кто-нибудь да возьмет обязательно.
Нина Андреевна улыбнулась, ласково обняла сынишку и погладила по белокурой головке.
Во время летних каникул Лёня целые дни пас деревенских коров. Хотя зарплата была небольшой, но всё же какое-то подспорье для многодетной семьи. Пастух был очень строгий и часто бранил молодого подпаска, но тот нисколько не обижался. Однажды председатель колхоза встретил Нину Андреевну и говорит ей:
– Ты что же это, Андреевна, своего Лёньку-то на растерзание отдала? Сегодня проезжал мимо пастбища. Слышу, пастух его ругает, да так шибко, что даже заступиться пришлось.
Обезпокоенная мать поспешила на пастбище. Когда она вышла за деревню, стадо уже возвращалось с поля. А позади, верхом на лошади, ехал, весело распевая её сын.
– Сынок, – говорит Нина Андреевна, – пойдём домой. Не надо тебе больше пасти коров. Проживём как-нибудь и так.
– А почему? – спрашивает Лёня.
– Да люди говорят, что тебя пастух сильно обижает.
– Нет, – горячо вступился за обидчика Лёнька, – он очень хороший! – И стал упрашивать маму, чтобы та позволила ему не оставлять работу.
– Ну, как знаешь, сынок, так и поступай, – ответила Нина Андреевна, – ты у меня уже большой.
И Лёня продолжал пасти коров до самой осени. Так ещё в детстве проявлял он терпение, не осуждал обидчика и покрывал любовью его немощи.
Осенью Татарниковы всей семьей ходили в лес по грибы и ягоды, которые потом сдавали в сельпо, а на вырученные деньги покупали детям всё необходимое для школы. Часто Лёня просил маму купить ему какую-нибудь интересную книгу. Он любил читать, хотя целые дни проводил в трудах и на книги оставалось только ночное время. Мама сердилась на него за это.
– Что толку в этих книжках, – в простоте говорила она, – в них одни только мечтания. Лучше отдохни, сынок, поспи. А то ведь завтра много работы.
– Мам, да я не устал, – бодро отвечал Леня, – можно я ещё немножечко почитаю? Если бы ты знала, как интересно!
Взрослея, Лёня всё чаще стал задумываться о смысле человеческой жизни. Он не отрицал существования Бога, но настоящей веры в Него ещё не имел. Да это и понятно: ведь настоящая вера рождается только тогда, когда в душе появляется искренняя молитва к Богу. Тогда уже не требуется человеку никаких доказательств и фактов, потому что опытно знает душа и чувствует сердце близость Всемогущего Бога, изливающего Своё милосердие на любящих Его и исполняющих заповеди Его. И тогда человек начинает жить и делать всё ради Христа. Так обратившему взор свой на солнце уже не надобно доказательств существования этого могучего светила, потому что излучаемые свет и тепло сами свидетельствуют о бытии солнца.
Подобное же произошло в своё время и с душой Леонида, которая, узрев в своём сердце Христа, уже не могла более сомневаться. Ибо, пребывая в лучах Божественного света, она согревалась теплом Его неописуемой любви и обретала неизреченную благодать в Духе Святом. Но об этом немного позже.

На пути к истине

После окончания школы родители отдали Леонида в железнодорожное училище, где он получил профессию машиниста мотовоза. Любознательному юноше нравилось путешествовать и, успешно окончив училище, он с радостью стал работать по специальности.
– Уходящая вдаль железная дорога, – вспоминал он, уже будучи иноком, – напоминала о быстротечности нашей земной жизни. «Необходимо почаще включать тормоза возле храма и исповедовать грехи свои, – писал он родным, – мир идет в погибель и надо успеть покаяться...»
Но в те годы Лёня ещё и не ведал, что есть на свете покаяние. Соблазны мира манили его со всех сторон, однако не смогли увлечь. Возможно, по молитвам его глубоко верующей бабушки Марии, а может быть ещё по какой-либо неведомой нам причине, незримый Промысл Божий хранил будущего инока в сердечной простоте и незлобии.
«Однажды Лёня сел завтракать, – вспоминала Нина Андреевна, – я посмотрела, а у него на лице несколько свежих порезов.
– Сынок, что это с тобой?
– А что со мной? – удивился он.
– Откуда это у тебя кровь?
– А, кровь, – засмущался Леня, и с важным видом взрослого мужчины сказал: – да это я так, мам, брился.
Я посмеялась тогда, а потом, когда заметила, что как ни возьмется он за бритье – обязательно порежется, – подумала: не желает видно Господь, чтобы сынок мой бороду брил: на Руси ведь мужчины испокон веку бороды не брили».
У Лёни было много друзей. Всегда находчивый и жизнерадостный, он был всеобщим любимцем. Ни одно семейное торжество в посёлке не обходилось без его участия. Но, несмотря на кажущуюся беззаботность, Лёня выделялся среди сверстников какой-то особой внутренней серьёзностью. Глубокие задумчивые глаза его смотрели, казалось, куда-то в вечность.

Весной 1972 года Леонида призвали в армию. Службу проходил он в Читинской области, в танковых войсках. По окончании срока службы вернулся домой и устроился на работу в Сахалинское рыболовство.
Траулер, на котором он ходил в плавание, возвращался в родной порт лишь спустя полгода. Плавая в Охотском море, он останавливался в заграничных портах, где Лёня покупал для своих домашних множество гостинцев. Бывало, вернётся домой радостный, в руке чемодан, а за плечами большой мешок. Всех обнимет, поцелует и скажет:
– Ну, а теперь разбирайте гостинцы! – и выложит всё содержимое мешка посреди комнаты. А там – чего только нет: и игрушки, и одежда добротная, и обувь. Дети с шумом налетят и начинают разбирать подарки. А Лёня стоит в сторонке и радуется, глядя на них. Маме дарил платки красивые, один другого лучше, а братишкам и сестрёнкам подарки были по их желанию. Выведает заранее, кому чего хочется, и в следующий раз обязательно привезёт. А оставшиеся деньги, все до копеечки, матери отдаст.
Однажды Нина Андреевна сказала ему:
– Сынок, что же это ты подарки всем привёз, а себе ничего не оставил?
– А мне, мам, ничего и не надо, – улыбаясь, ответил он, – для меня лучший подарок – это ваша радость.
Имея приличный заработок, Лёня не пристращался ни к деньгам, ни к вещам.
Искренне заботясь о родных, он совершенно не безпокоился о своём собственном благополучии и себе покупал только самое необходимое. А иногда, видя чью-либо нужду, отдавал, не задумываясь, и последнее.
Как-то привёз себе Лёня кожаную куртку, немного походил в ней, а когда кто-то попросил её поносить, то дал, а потом и совсем подарил. Нина Андреевна, увидев, что сын ходит без куртки, спрашивает:
– Сынок, ты куда куртку подевал? В чём же теперь ходить-то будешь?
– Не безпокойся, мама, – спокойно ответил Леонид, – обойдусь без неё. Там она нужнее. Вот, Бог даст, заработаю денег и куплю другую.
«Любостяжание отягчает сердце печалью, а милосердие радует душу. Кто вкусит сей сладости, тот никогда не захочет быть скупым и готов будет отдать всё, что имеет, – говорил как-то Лёня, будучи уже иноком. – Ибо лучше оказаться нагим, чем без благодати Божией. Она ведь так душу греет».
Пять лет ходил Леонид в плавание. Дни проводил в трудах, а по вечерам выходил на палубу и подолгу смотрел на таинственную морскую гладь, любуясь её неописуемой красотой. «Какой же все-таки удивительный и загадочный мир скрывается под толщей голубовато-зелёной воды!» – думал Лёня, ещё не разумея, что осознание величия творения приводит к познанию Творца. Однако оно непостижимо для человека во всей своей полноте – лишь вера в Бога, так премудро устроившего такое великолепие, может приоткрыть эту тайну.
Дивная красота морского пейзажа побудила Лёню заняться художественной фотографией. Он даже стал сотрудничать в местной газете в качестве фотокорреспондента.
Интересы его были разнообразны: Лёня собирал библиотеку из редких книг, много читал; способный и трудолюбивый, он никогда не скучал – занимался в яхт-клубе, танцевал в народном ансамбле, но эти увлечения создавали в душе будущего инока какой-то суетный водоворот, внося в неё непонятное смятение и внутреннее безпокойство. И никак не мог обрести он тишины сердца, которую давно искал, не зная ещё, что, не имея в себе Христа, обрести желанный покой невозможно.
Ибо, как рыба, оказавшаяся на суше, бьётся и не может успокоиться, пока не будет брошена снова в воду, так и душа человека не может обрести мира и благости сердечной без твердой веры и упования на Господа. Ведь мир души есть плод духовный, рождаемый от любви к Богу и ближним.
Как-то, размышляя о жизни земной, Лёня вдруг ясно понял, что самое главное для человека – научиться по-настоящему любить людей, потому что истинная любовь не ищет своей выгоды, но всегда жертвенна и во всём желает быть полезной не себе, но ближнему своему.
Задумываясь о дальнейшей своей жизни, он желал теперь устроить её так, чтобы принести как можно больше пользы людям. У него возникла мысль: «А что, если мне стать сапожником? Ведь всем людям нужна обувь. Может быть, делая хорошие и удобные туфли и сапоги, я смогу доставлять людям радость».
Леонид стал обучаться сапожному ремеслу и вскоре устроился на работу в ремонтную мастерскую. Отличаясь особым усердием и прилежанием, он быстро сделался прекрасным мастером.
Первой его работой были теплые сапоги для любимой мамочки. Сапожки получились на диво нарядные, красивые и прочные.
Вскоре жители посёлка потянулись к новому мастеру, потому как делал он обувь всегда на совесть, был дружелюбен и приветлив. К тому же цену никогда не назначал, – сколько дадут. А иногда, видя, что заказчик человек бедный, и вовсе не брал платы. Сначала всё было хорошо: на работе Леонида уважали. Он никогда не отказывался помочь ближнему, и если кто-либо из коллег просил его что-нибудь сделать, то он тут же бросал свою работу и спешил на помощь. Но вскоре коварный враг, ненавидящий добрые дела, стал чинить козни трудолюбивому мастеру и посеял в сердцах соработников зависть: им не нравилось, что люди чаще обращаются к мастеру Татарникову, чем к ним. И однажды они заявили ему:
– Давай-ка ты, брат, уходи от нас по-хорошему. Ты что, хочешь нас заработка лишить? Зачем так качественно обувь ремонтируешь? Не понимаешь разве, что делать нужно так, чтобы заказчик через некоторое время снова к нам обращался, а иначе мы без работы останемся!
Леонид, конечно же, не мог делать так, как они предлагали, потому что не по совести это, но спорить с ними не стал и ушел из сапожной мастерской.
Вскоре он устроился на ферму скотником, в ночную смену. «Буду ухаживать за коровами, – думал Лёня, – здесь и польза есть, и людям соблазна не будет». Работал как всегда на совесть, с усердием. Доярки хвалили Леонида, а нерадивым скотникам других смен выговаривали:
– У нашего Лёни коровы всегда чистые, потому что он следит за ними, а вы всю ночь спите и лишний раз ленитесь даже пойти посмотреть.
Тогда скотники обратились к Леониду:
– Знаешь, брат, ты давай того, не выпячивайся. Будь как все. А то мы, понимаешь, сколько лет тут работаем, а ты пришел – без году неделя – и уже в передовики рвешься!
Будущий инок вынужден был и эту работу оставить. Делать её плохо он не мог, а продолжать трудиться с усердием – означало ещё более озлоблять своих сменщиков.
Спустя некоторое время устроился Леонид в пожарную охрану. «Буду спасать людей от пожара, – радовался он, – здесь-то уж не будет неприятностей». Но и в пожарной охране не обошлось без искушений. Там стали смеяться над его искренним желанием бежать на помощь каждому нуждающемуся.
– Пожарник спит – страна богатеет, – подшучивали над ним сотрудники, – ты лучше ляг, поспи, и всё пройдет».
Леонид терпеливо переносил насмешки. Привычка никого не винить в случившемся охраняла его от греха осуждения ближних и научала соблюдать совесть в чистоте. Он чувствовал сердцем, что совесть дана нам для осуждения своих поступков, но отнюдь не чужих. И хотя в то время Лёня ещё не познал истинной православной веры, но совесть, этот голос Божий, постепенно вёл возлюбленного избранника Христова к вечной славе, выводил из темницы безбожного мира, чтобы показать ему великую Премудрость Божию в деле спасения душ человеческих, чтобы просветить его сердце любовью и истиной.
Через некоторое время он всё же решил уйти из пожарки. Начальник даже домой приходил, уговаривал, звал обратно, но Лёня не пошел: у него созрело желание уехать на Алтай, в Бийск, где жил его дядя.
В Бийске начался новый этап в его жизни. Поначалу он часто навещал дядю и его семью, а потом стал заезжать к ним всё реже и реже. Дядя недоумевал. Но каково же было его удивление, когда в один из воскресных дней, придя с семьёй на службу в городской Кафедральный собор, он вдруг увидел там Леонида, облаченного в стихарь и помогающего священнику. Оказалось, что Лёня поселился в селе Шубенка, недалеко от Бийска, устроился там на работу, а по воскресным и праздничным дням приезжал в Кафедральный собор на службу. Батюшка приметил Леонида и благословил прислуживать в алтаре.
Легко исполнял свои обязанности новый пономарь. Он благоговейно принимал дымящееся кадило от священника, подобно воину-знаменосцу выходил со свечой, пламенея любовью ко светоносному Иисусу Христу. И, постепенно соединяясь воедино с Неприступным Светом, сам впоследствии стал светильником жизни во Христе.
Он опытно познал, что не трудна, но приятна и сладостна добродетель, и не тяжки заповеди Христовы для тех, кто всегда искренне и сердечно любит и за всё благодарит Господа.
В Шубенке был храм, который использовался не по назначению. Многие жители села просили вернуть его Православной Церкви, но местные власти препятствовали этому.
Леонид стал одним из активных участников нелёгкого, но правого дела: он вместе с другими верующими ходил по домам, собирая подписи, ездил в Бийск с письмом к городским властям. Закосневшие в зле богопротивники даже угрожали ему и требовали уехать из Шубенки, но он нисколько не боялся угроз и продолжал добиваться открытия храма. К сожалению, несмотря на все старания верующих, местные власти храм так и не вернули.
– Ничего, – успокаивал их Леонид, – видно, надо потерпеть немного. Слава Богу за всё.
Однажды, открыв Евангелие, будущий мученик прочитал слова Христа Спасителя: В мире скорбни будете: но дерзайте, (яко) Аз победих мир (Ин. 16, 33). В детстве он любил читать книги о правде, мужестве и верности и проникался желанием подвигов. Теперь, читая Святое Евангелие, которое освещало всю его прожитую жизнь и указывало путь ко спасению, Леонид начинал понимать, что истина – в любви к Богу, а страдание за неё и есть подвиг и великая радость.
Кто терпит искушения, тот венчается как исповедник пред Престолом Христовым, а кто ропщет в напастях, негодует в приключившейся скорби и унывает, тот впал в прелесть и не имеет упования. Богу нужно наше стремление и желание добродетели, а всё остальное – в Его власти.
Лёня очень любил свою маму, братьев и сестёр, а также всех окружавших его людей. Все для него были родными. С пожилыми людьми будущий инок был приветлив и почтителен. При встрече кланялся и заботливо спрашивал:
– Как ваше здоровье?
А когда он ехал в автобусе, то места старался не занимать и почти всегда ехал стоя.
– Садись, Лёнька, посиди, – говорили ему.
– Спасибо, я постою, – отвечал он. – Пусть лучше люди постарше меня садятся.
Для детей Лёня был лучшим другом. Всегда, бывало, расскажет что-нибудь интересное, придумает какую-нибудь весёлую безобидную игру, а если увидит, что слабого обижают, то обязательно заступится.
О семейной жизни Леонид как-то не задумывался. На вопрос о том, когда он собирается жениться, Лёня отвечал, улыбаясь:
– А вот меньшую сестрёнку замуж отдам, тогда и о себе подумаю.
Простодушие и ласковое обращение привлекало к нему людей. Всех знакомых девушек Леня ласково называл сестрёнками. Некоторым девчонкам он нравился, но будущий инок как-то не желал иметь с ними иных отношений, кроме дружеских. Иногда, общаясь попросту, шутя и рассказывая интересные истории, он невольно привлекал к себе их внимание, чем вызывал ревность других парней. Они даже пытались побить Лёню, но Господь хранил его, и после таких столкновений он оставался целым и невредимым. Имея большую физическую силу, он никогда не дрался, а лишь уклонялся от ударов нападающих на него и незлобиво подшучивал:
– Эх вы, драться не умеете, так и не лезьте!
И действительно, ни одной ссадины, ни одного синяка не оставалось у него после таких нападений.
Никто так не красив душою, как человек, имеющий простой и незлобивый нрав. «Как легко и спокойно чувствовали мы себя рядом с таким безхитростным человеком, – вспоминали потом Оптинские монахи, – кроткая улыбка и тихий, подобный весеннему теплому ветерку голос Леонида так умиляли сердце, что возникало желание слушать его до безконечности.
Живя в миру, Леонид порою не мог отказать ближним даже тогда, когда это, по всей видимости, и стоило бы сделать. Однажды на работе к нему подошел инструктор по спорту и говорит:
– Слушай, друг, выручай. Завтра в районе соревнования по боксу и нужно представить одного участника, а, к сожалению, боксёров у нас нет. Ты не мог бы поучаствовать?
Леня согласился.
– Как же не помочь, – рассудил он, не думая о последствиях, – надо, так надо.
Накануне вечером он попрыгал в спортзале возле груши, постучал в неё кулаками и на следующий день поехал на соревнования. Соперник ему попался подготовленный, кажется, кандидат в мастера спорта по боксу, и Лёне пришлось туговато. Приехал он домой весь побитый, но радостный.
– Хоть победы не одержал, – говорил он, – но зато товарищей выручил.
Некоторые тогда смеялись над его поступком, а многие стали уважать за мужество.
Лёня никого не осуждал, никого ни в чём не подозревал и не укорял, не думал о ком-либо худо, но доверял всем в простоте, без всякого сомнения. А ведь в простых сердцах почивает Сам Господь. Разве не простых рыбарей избрал Бог для проповеди? Разве не им Он вручил всю премудрость Божественного учения, чтобы, взирая на это, все люди были мудры на добро и просты на зло (Рим.16, 19).
Лицо Лёни то и дело озарялось. С ним каждый человек обретал спокойствие, исполняясь благодатного умиления.
В Бийске он начал вести дневник, в который записывал понравившиеся ему святоотеческие поучения. Особое место занимала в нем тема Страшного Суда и прохождение душой мытарств после смерти. Леонид искал для себя самое важное, что могло бы спасти душу. И понял, что в деле спасения главное – это любовь и молитва. Ревнуйте о дарах больших, – говорит Апостол, – и я покажу вам путь ещё превосходнейший (1 Кор. 12, 31). А истинный путь – это любовь к Богу.
– Кто любит истину, тот становится другом Божиим, – говорил будущий инок. – Надобно позаботиться приобрести любовь к молитве, трезвенный ум, бодренную мысль, чистую совесть, всегдашнее воздержание, усердный пост, нелицемерную любовь, истинную чистоту, нескверное целомудрие, нельстивое смирение.
Однажды в мае 1990 года, Леонид вместе со своим другом шли вечером в бийский Кафедральный собор на Всенощное бдение праздника Пресвятой Троицы. Лёня был задумчив и молчалив. Вдруг он увидел что-то, сверкающее в траве. Будущий мученик поспешил приблизиться к неизвестному предмету и замер: это была икона Пресвятой Троицы необычайной красоты: три светлых Ангела в белых одеждах, словно живые, смотрели на него. В трепете Леонид упал пред иконой на колени и воскликнул:
– О, Господи, неужели это смерть моя?!
Что означали эти слова? – Может быть, он увидел в этом предзнаменование своего монашеского пути, а может быть, Господь открыл ему день мученической кончины – то утро 18 апреля 1993 года и тот последний Пасхальный звон, перенесший в райские обители трёх убиенных монахов, трёх Ангелов, которые убелили одежды свои Кровию Агнца (Откр. 7, 14).

Монастырь

Незримый Промысл Божий вёл Леонида на путь иноческого жития. «Как жаль, что я раньше не знал, что есть монашество, – говорил он, будучи иноком, – я бы сразу ушёл в монастырь».
Ещё в Бийске Леонид каждый день записывал грехи и приходящие помыслы, которые затем исповедовал священнику. От этого ум его становился внимательным и чутким. Записывая свои помышления, будущий инок тщательно рассматривал их влияние на душу. Много времени проводил он в чтении Священного Писания, усердно молился и строго постился. Видя ревностное желание молодого пономаря подражать подвигам древних святых Отцов, один духовно-опытный бийский батюшка посоветовал Леониду поехать в только что открывшийся после шестидесятипятилетнего гонения на Церковь монастырь Оптина Пустынь.
Леонид много читал о богомудрых Оптинских старцах и всею душой полюбил их. Купив билет до Калуги, он собрался было уже поехать в обитель, но перед отъездом произошла неприятность: украли документы, деньги и билет. Однако такое искушение нисколько не смутило благодушного христианина, и он рассудил так: «Видимо, кому-то деньги мои нужнее. Приими, Господи, милостыню от меня, недостойного. А то, что пропали документы, так это мне напоминание о том, что земная жизнь наша в любую секунду может прерваться, и тогда уже документом моим будет ответ пред Праведным Судиёй».
Поездку пришлось отложить. Понадобилось время, чтобы восстановить паспорт и заработать денег на новый билет. А затем, как всегда это бывает с желающими стать на путь монашеский, враг спасения стал воздвигать новые препятствия и искушения: появились неотложные дела, кто-то предложил хорошо оплачиваемую интересную работу, – мир старался заманить и затянуть. Стали приходить мысли о том, что, оставаясь в миру, он, может быть, мог бы принести больше пользы и Церкви, и людям. Именно так под благовидным предлогом диавол пытается удержать человека, решившегося отречься от мира. Так, он внушает новоначальному не спешить, а как бы подготовиться к непростой монашеской жизни, делая это для того, чтобы потянуть время и таким образом опутать человека сетями мирской прелести, чтобы оставил он своё благое намерение.
«Спастись можно и в миру, а погибнуть и в монастыре можно, – нашёптывал враг Леониду, – пожалей себя, не бери выше своих сил». Однако при помощи Божией распознал эти хитрости Леонид и твердо решил: «Хоть по шпалам, а в монастырь всё равно уйду».
Он понял: для того, чтобы разрушить козни лукавого, необходимы решительность и мужество. Никак нельзя сомневаться и малодушничать, ибо сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа (Иак. 1, 6).
В августе 1990 года вместе с группой бийских паломников Леонид впервые приехал в святую обитель.
Оптина Пустынь за время после её закрытия в 1923 году претерпела страшное разорение. После долгих лет гонений храмы, многие жилые корпуса и даже монастырские стены были разрушены, а в уцелевших жилых помещениях проживали местные жители.
Поселившись в скитской гостинице, Леонид получил первое послушание. С усердием трудился будущий инок на коровнике. Эта работа была ему хорошо знакома, и он умело исполнял своё послушание, памятуя о том, что несёт его ради Христа. От Лёни пахло навозом, но он ничуть не стеснялся этого.
«Ну и что ж, – весело говорил он, – коровы тоже создания Божии, как и я. Только я в чем-то даже хуже их. Они не говорят, а я молчать не умею».
Послушания сменялись: он пономарил в храме, заведовал паломнической гостиницей, работал в просфорне, звонил на колокольне, переплетал книги, чинил часы, и старался всем помогать.
«Помотала меня жизнь, – говорил Леонид, – я-то думал: для чего всё это? А оказывается всё нужно было для того, чтобы теперь здесь, в монастыре, применить весь свой маломальский опыт для служения Богу и людям. Слава Тебе, Господи! Как премудро Ты всё устраиваешь!»
Когда не было работы, Леонид находил её сам. Но вскоре понял, что самость к добру не приводит, что во всем нужно послушание.
Однажды, ещё в детстве, когда родители уехали в город, Лёня, исполнив, всё что они наказали, решил проявить инициативу и прополоть огород. «Что без дела сидеть, – рассуждал он, – под лежачий камень вода не течёт». Собрал всех братьев и сестёр – и за работу.
Вечером приехали родители, а Лёня им хвалится:
– А мы тут грядки пропололи.
Наутро мама пошла на огород и обомлела:
– А где же редиска? На этой грядке редиска была посажена!
– Вот эта, что ли? – спросил Лёня, указывая на кучу зеленых листьев.
– Да это же редиска, – огорчилась Нина Андреевна, – что же вы наделали?
– А мы думали, это сорняк, – виновато ответил Лёня. Тогда он понял, что делая добро по своей воле, можно по неведению и навредить.
И вот теперь, в Оптиной Пустыни, Лёня, присматриваясь к монастырской жизни, ещё более глубоко осознал всю важность послушания. Оно научает человека отсекать свою греховную волю и предаваться воле Божией. А без этого не может возгореться в сердце любовь к Богу. Она воспламеняется от внимательного исполнения заповедей Божиих.
– Православная вера укрепляет в душе мирное горение духа, – говорил Лёня, – нужно только верить Богу, выполнять требования Церкви. И тогда многое откроется!
И говорил он это не от рассуждения человеческого ума, а от знания сердца, приявшего в себя благодать Духа Святаго.
Вскоре в монастырь приехали навестить Лёню его младшие братья Геннадий и Александр со своими детьми. Они никак не могли понять, почему Лёня решил связать свою жизнь с монастырем, и как-то в разговоре спросили:
– С чего это ты, брат, в монахи подался? Ты ведь и в миру мог бы много пользы принести. А тут – всё послушание да послушание. Поехали лучше домой!
Лёня посмотрел на них с любовью и тихо сказал:
– Как же я отсюда уеду, братики мои милые! Вы посмотрите, место-то какое святое! Зайдешь в храм, а там Матерь Божия, Спаситель наш Христос. А сколько святых на иконах! И все смотрят на тебя с любовью. Как же мне уезжать отсюда? Не могу. Да и приехал я сюда не по своей воле, – продолжал он, – Матерь Божия меня призвала. Велела идти в монастырь каяться. Без покаяния ведь нет спасения.

Бог любит кающихся

Послушание гостиничного требовало от Леонида общения с приезжающими паломниками. Многие из них в Оптину приехали впервые и не были знакомы с монастырским уставом. Первое знакомство с монастырём всегда интересно и очень важно, ибо у многих людей бытует неправильное представление о монахах. Оно, как правило, рождается из светских книг, зачастую атеистических, а потому и весьма далеко от действительности.
«Верующему человеку обязательно надобно побывать в монастыре, – говорил Леонид, – чтобы знать, кто такие монахи. Святые Отцы учат, что Ангелы – свет для монахов, а монахи – свет для мирян».
Леонид принимал паломников с искренней любовью, как родных. «Он не строил из себя монаха-подвижника, – вспоминали некоторые из них впоследствии, – с ним всегда можно было по-простому поговорить на любую тему, но конец разговора всегда был один – покаяние».
– Сейчас людям, живущим в миру, в храм ходить стало трудно, – говорил как-то будущий мученик, отвечая на вопрос одного паренька, – потому что враг спасения всячески старается завлечь души пустыми греховными развлечениями. Через развлечения усиливаются страсти, а чем сильнее страсть, тем труднее от неё избавиться. Ищите прежде Царствия Божия, то есть избавления от страстей, а всё остальное приложится вам. Надобно каяться, а Господь и так знает, в чём кто имеет нужду, и обязательно поможет.
Леонид часто говорил о том, что даже малая нехорошая привычка может вырасти в большую греховную страсть. И тем ребятам, которые никак не могли бросить курить, он при встрече благодушно приговаривал: «А кто курит табачок, не Христов тот мужичок». И некоторые из них, стыдясь, оставляли эту греховную привычку.
27 февраля 1991 года на праздник Торжества Православия Леонида одели в подрясник. Он не мог скрыть своей радости. Многие братия вспоминали, что улыбка не сходила с лица Леонида наверно недели две, а то и больше.
Став послушником, он первым делом раздал все свои мирские вещи. Ещё в миру Нина Андреевна как-то обратила внимание на то, что сын её почему-то все время ходит в одной и той же рубашке, хотя в шкафу висело несколько новых. Она спросила Лёню:
– Ты чего это, сынок, всё в одной рубашке-то ходишь?
– Да у меня других и нет, – ответил Леня.
– Как же нет? – удивилась Нина Андреевна и показала на рубашки, висевшие в шкафу.
– Вот это да! А я ведь и забыл про них совсем. Думал, что у меня она одна. Вот и хожу в ней.
А когда он учился и жил в общежитии, то знакомые ребята безпрепятственно приходили к нему даже тогда, когда он отсутствовал. Придут, бывало, через окошко влезут, поедят, что найдут, возьмут, что им нужно из обуви или одежды, и уйдут. И Лёня ничуть не безпокоился.
Комендант общежития, пожилая женщина, недовольная таким безцеремонным поведением студентов, рассказала как-то об этом Нине Андреевне, приехавшей навестить сына. Та расстроилась и говорит:
– Сынок, что же это они так себя ведут? Нехорошо ведь без спроса по чужим комнатам лазить!
– Ничего, мама, пускай. Им же кушать хочется, – благодушно отвечал ей Леня.
– Ну, а как же ты, сынок? Сам ведь голодный будешь!
– Ничего, с голоду не помру. Нас хорошо и в училище кормят, – успокаивал мать будущий инок.
Впоследствии, будучи в монастыре, он говорил, что правду всегда надобно искать в своих поступках, а не в чужих, припоминая народную пословицу: «Всяк человек ложь, – и мы тож». Даже когда его откровенно обманывали, он оставался спокоен. Не осуждал обидчиков и не роптал на них, а говорил: «уклоняйся от зла и делай добро; ищи мира и стремись к нему (1 Петр. 3, 11). А мир-то в душе рождается от покаяния. Ибо Бог любит кающихся, потому что кающийся обретает смирение. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4, 6)».
Жертвенная любовь по отношению к ближним всё более и более укреплялась в душе послушника. Он понимал, что монастырь есть место для покаяния. А плод покаяния – это ни что иное, как слёзы. Никто, правда, не видел Леонида плачущим, лишь только темные впадины у глаз, да слегка припухшие и покрасневшие веки говорили о тайных слезах будущего мученика Христова.
Однажды вечером, провожая на ночлег приехавших паломников, послушник Леонид обратил свой взор на луну. Она была похожа на огромный ярко светящийся блин, повисший над макушками вековых сосен.
– Посмотрите братия, какое чудо-то Господь сотворил, – сказал он восторженно, остановившись у лазаретной монастырской башни, – видите на луне изображение?
Все приостановились и стали внимательно вглядываться в темные силуэты на поверхности небесного светила.
– Один странник рассказал мне такую историю, – тихо продолжал Леонид. – Когда после изгнания из рая Адам и Ева стали жить на земле, то они ещё не знали что такое смерть. У них родилось двое сыновей. Одному имя было Авель, а другому Каин. Об этом написано в Библии.
Авель был пастырем овец, а Каин – земледелец. И вот однажды решили они принести жертву Богу. Авель принес от первородных стада своего, а Каин от плодов земных. Но жертва Авеля была исполнена покаяния и смирения, и принял её Господь, а Каин принес свою жертву с гордым надменным сердцем, и потому она оказалась неугодной Богу. Тогда Каин, исполненный зависти, заманил брата своего в поле и убил его там. Так смерть впервые пришла на землю, и она была не от старости и не от болезни, а от человеческой зависти.
Леонид немного помолчал, а затем продолжил:
– Говорят, что в память об этом Господь оставил для нас на луне изображение смерти Авеля.
Все внимательно слушали и смотрели в ночное небо. Там, далеко-далеко, на круглой поверхности луны виднелись контуры как бы двух человеческих фигур: замахивающегося злобного Каина и кроткого смиренного Авеля, приявшего смерть от руки брата.
На мгновение все замерли. Никто тогда и подумать не мог, что стоящий перед ними простодушный послушник, спустя несколько лет, подобно Авелю, будет так же зверски убит. И убит лишь за то, что он монах, за то, что он служитель Божий, за то, что, оставив все развлечения мира сего лукавого, он пожертвовал мирскими благами ради Христа и ушёл в монастырь. Господь призрел на жертву сию, ибо она есть свидетельство веры.
Верою Авель принес Богу жертву лучшую, нежели Каин; ею получил свидетельство, что он праведен (Евр. 11, 4), – говорит апостол Павел. Подобно Авелю, получили свидетельство праведности и убиенные Оптинские братия – иеромонах Василий, иноки Трофим и Ферапонт, ибо они кровию исповедали веру свою в Господа нашего Иисуса Христа.

Инок Трофим

Леонид очень хотел стать монахом, и желание его было исполнено веры и любви к Богу. «Рукоположение – это за послушание, – говорил он, – а монашество – по желанию сердца. Каждый православный христианин в тайне своей души хочет стать монахом, – продолжал он, – но не каждый имеет столько мужества и сил, чтобы вступить на этот путь, поэтому многие находят себе оправдание. Ну и пусть находят, лишь бы только монашество не хулили. Хула на монашество – это грех последних времен».
25 сентября 1991 года послушника Леонида постригли в иночество с именем Трофим.
Новопостриженного инока, как это обычно бывает, братья поначалу частенько называли по старому, но он нисколько не смущался этим, и всегда отзывался и на мирское имя. Однажды один паломник обратился к нему, назвав его по старой привычке Лёней, и тут же стал извиняться:
– Ты уж прости меня, отец, что так тебя назвал: не привык пока.
– Да ничего, – ответил Трофим, – называй, как хочешь, хоть пеньком. Так даже лучше.
Простота и смирение Трофима так располагали к нему людей, что всякий, находящийся рядом с ним, становился открытее и чище. Но некоторые не понимали сердечного, простодушного поведения Трофима и считали, что он не монашеского устроения.
– Монах на земле должен быть и жив и мертв, – говорил будущий мученик, на деле исполняя сказанные слова, ибо для добрых дел он всегда был жив и энергичен, а для мирских и греховных желаний уподоблялся мертвецу.
Он стремился к тому, чтобы ничем не выделяться, чтобы никто не заметил в нём какой-либо особенной молитвенности, но всегда для всех был как все, считая себя хуже всех.
– Это Трофим, что ли, постник? – с удивлением и нескрываемой улыбкой на лице говорили иногда о нём. – Трофим, что ли, аскет? – посмеивались некоторые духовно неопытные монахи.
А Трофим радовался и всегда умилялся, когда кто-то говорил о нём как о нерадивом иноке.
– Пусть говорят. Пусть люди знают правду. Негоже мне, нерадивому, изображать из себя монаха. Зачем эта актерская игра, – говорил Трофимушка, а сам втайне от всех вел строгую подвижническую жизнь.
Каждый день посещал он храмовое богослужение.
– Иноку просто необходимо посещать ежедневно храм, – говорил Трофим одному из послушников, – потому что, не ходя в церковь на службу, он уподобляется церковному колоколу.
– А почему? – спросил тот.
– Потому что колокол в храм созывает, а сам-то там и не бывает, – отвечал Трофим.
Обычно в храме он пономарил, а когда был свободен от послушания, то тихо становился где-нибудь в углу у икон и молился за всех своих братьев и сестёр, которых теперь у него было очень много.
– Вот мы оставили родных и приехали работать сюда Матери Божией, – сказал как-то Трофим паломникам, чрезмерно безпокоившимся о своих родных, живущих в миру, – неужели вы думаете, что Матерь Божия оставит их? Не печальтесь, только верьте и молитесь, и Она, Пречистая, Сама всё устроит.
Трофим очень любил Матерь Божию и часто подолгу горячо молился Ей. Он с любовию лобызал икону Спорительницы Хлебов, которая распростерла пречистые свои руки над нивами и полями, как бы обнимая и утешая всех чад своих. «Молитесь Матери Божией Спорительнице хлебов, – говорил Трофимушка, – и никогда не узнаете, что такое голод».
С первых дней своего приобщения к храму, в среду и пятницу будущий мученик ничего не вкушал и даже не пил воды. Великим Постом, первую и последнюю седмицы, он совсем проводил без пищи, а в остальные дни употреблял её только лишь один раз в день. Нет сомнений, что такое правило поста можно соблюдать лишь при особой благодати и помощи Божией. Но несмотря на трудность послушаний, которых у Трофима было много, он никогда не позволял себе никакого послабления.
Навык к строгому пощению Трофим приобрел ещё в миру. Щёки его всегда были сильно впавшими, и телом он был очень худ. Как-то однажды, ещё до монастыря, пришёл он домой с работы, достал из кармана фотографию и, показывая её матери, говорит:
– Мам, а мам! А почему так бывает? Фотографировались мы вроде бы с друзьями все вместе, а на фотографии меня нет?
– Да вот же ты, сынок, – сказала Нина Андреевна, указывая на сидевшего справа в белой рубашке Лёню.
– Да нет, это не я, – ответил он.
– Да как же не ты, когда ты! Вот, смотри, и рубашка твоя.
– Рубашка вроде бы моя, а лицо не моё.
– Ну как же не твоё, сынок?
– Нет, – отвечал Леня, – ты посмотри какой он худой. Разве я такой?
– Такой, – ответила Нина Андреевна и с материнской заботой принялась наставлять сына:
– Надо хорошо кушать, сынок, и не поститься так шибко, тогда и не будешь таким худым.
Но, несмотря на худобу, Трофим был очень крепким и сильным. Как-то надо было перенести огромный шкаф из братского корпуса в монастырскую гостиницу. Послушание это поручили иноку Трофиму и двум послушникам. Трофим взял шкаф с одной стороны, а братья вдвоем с другой, и так несли его. «Мы устали и попросили Трофима остановиться, – вспоминал один из них, – он сразу же остановился и, взяв почти всю нагрузку на себя, опустил шкаф на землю. У меня, помню, руки обрывались от этого шкафа, а Трофим нисколько не устал». Некоторые вспоминают, что он одно время нёс послушание в монастырской кузнице и подвиги поста нисколько не мешали ему трудиться там.
«Пост вещь приятная, – говорил Трофим, – от поста душа окрыляется». И действительно, он никогда не унывал, не имел важного, угрюмого вида, а как-то просто и легко парил над суетой века сего, всегда стремясь к исполнению заповедей Божиих и не ища себе славы на земле.
Как-то Трофим зачитал одному брату отрывок из книги С. А. Нилуса «Близ есть при дверех» о том, как хитры и лукавы будут действия диавола в последние времена.
– Чрез своих служителей масонов, – говорил Трофим, – он соблазнит даже избранных. Поэтому надобно быть бдительными ко всем проявлениям мирового зла.
– А ты не боишься, что за такие смелые речи тебя убьют? – спросил его брат.
– Ты знаешь – не боюсь, – отвечал Трофим. – Внутренне я спокоен и готов умереть. Конечно, какова воля Божия будет. Лишь бы спастись.

Милость и суд

Все лето, начиная с ранней весны, Трофим трудился на монастырских полях. Отец его, Иван Николаевич, по профессии был механизатором. Он часто брал с собой в поле сына-подростка Лёню и научил его водить трактор. «Самое главное следи, сынок, за бороздой – говорил отец, – и держи руль в руках покрепче. Поле-то оно широкое, но любит точность». И Лёня старательно исполнял заветы родителя.
Теперь навык этот пригодился ему. Он стал одним из главных механизаторов подсобного хозяйства монастыря. Инок Трофим сеял, пахал, культивировал, нарезал борозды под картошку и делал всё это умело и быстро.
Работы было много. Ведь кроме монастырских полей, надо было ещё успеть обработать и земли близлежащей Шамординской женской обители. А когда обращались в монастырь крестьяне из соседних деревень с какой-либо просьбой, то Трофимушка первым спешил на помощь.
– Как не помочь? – говорил он, – ведь Бог всех любит. А мы, иноки, – слуги Божии, а значит, тоже обязаны всех любить и всем помогать.
Часто после работы он ехал в соседние деревни Васильевку и Нелюбовку пахать огороды, а иногда в обеденный перерыв успевал заехать к какой-нибудь бабульке: дров ей наколет, воды в дом наносит, поговорит по душам, утешит – и опять в поле.
Жители окрестных деревень так полюбили Трофима, что обращались к нему по всем хозяйственным вопросам, и даже стали замечать, что там, где он пахал, урожай был лучше. Некоторые даже потом приходили в монастырь узнавать, какую Трофимушка молитву читал, что жука в огороде не стало.
Нарежет он, бывало, борозды под картошку и скажет:
– Ну, а теперь, бабушка, милая моя, молись: будешь Богу молиться, тогда и картошка уродится.
Надобно отметить, что Трофим был очень внимательным, как и подобает каждому иноку. Он подмечал различные повадки животных и умилялся той премудрости, с которой Господь сотворил их. Чувствуя доброту его души, деревенские собаки при встрече с Трофимом радостно виляли хвостами и ласкались к нему, становясь на задние лапы. Особенно он любил лошадей. Бывало, приедет с поля, возьмет несколько корок хлеба и пойдет на монастырскую конюшню. А лошади уже ждут его. Чуть завидев, вытягивают шеи и спешат приклонить свои головушки Трофиму на плечо.
«Как конь без работы чахнет, а затем и вовсе погибает, – говорил он как-то, размышляя о премудрости Творца, – так и монах без молитвы Иисусовой уготовляет себе погибель вечную».
Однажды, увидев Трофима, лихо скачущего на коне по монастырскому лугу, кто-то спросил его:
– Трофим! А ты родом случайно не из казаков ли?
Трофим улыбнулся, выпрямился и полушутя ответил:
– Конечно, казак, а как же: казаки – народ смелый, православный. Служили всегда Царю Небесному и царю земному. Монахи же – воины Христовы, служат Богу и всем, кого Бог любит.
Никогда не оставался безучастным Трофим к беде ближних. Если вдруг замечал, что кто-то плачет или чем-то огорчен, обязательно подойдёт и заведёт разговор. Расспросит, подбодрит и скажет что-нибудь душеполезное. После этого на душе у человека становилось тепло и радостно от того, что не угасла любовь Христова и есть ещё люди, не безразличные к человеческому горю.
Как-то подошел Трофим в монастыре к одной плачущей женщине средних лет и спрашивает:
– Что случилось? Ты что, разве не знаешь, что в монастыре плакать запрещено?
– Как запрещено? Почему? – недоумевает женщина.
– А разве ты не знаешь, что Бог тебя любит и все скорби твои знает, и по силе твоей Крест налагает?
Женщина немного успокоилась и стала прислушиваться к словам большеглазого инока.
– Да ты посмотри, сколько радости в том, что мы веруем в Бога, – продолжал Трофим, – даже волос с головы человеческой не пропадет без Его воли святой! Всё ведь для нашего спасения! У Бога милости много! – С этими словами Трофим развел руки в стороны и вдохновенно произнес: «Слава Тебе, Боже!»
Женщина облегченно вздохнула, улыбнулась и пошла в храм. А инок Трофим быстрым шагом направился к колокольне, звонить ко Всенощному бдению.
Словно Ангел перелетал он с одного места на другое, всем помогая и везде успевая. Воистину, как говорит Пророк: и вся елико аще творит, успеет (Пс. 1, 3). Вот он починил перегоревший чайник, который был так необходим для приготовления запивки причастникам. Затем принялся заделывать угол в храме, помогая штукатурам. Потом отправился на подсобное хозяйство, где занялся ремонтом трактора. Никогда не оставался он в стороне.
– Человека сразу видно, в братии он или нет,– сказал однажды Трофим одному паломнику, желавшему поступить в монастырь.
– Как так? – спросил тот. – По-моему, если в подряснике, значит – в братии.
– Так-то оно так, – проговорил Трофим, – да не совсем.
– А как же?
– Ну, вот лежит, к примеру, доска рядом с тротуаром, – продолжал Трофим. – Идёт человек. Если он не в братии, то пройдет мимо и не остановится: какое ему дело до этой доски.
– А если в братии? – с интересом спросил паломник.
– Тут другое дело, – отвечал Трофим, – тот, кто в братии, мимо не пройдёт, обязательно обратит внимание, что доска монастырская не на месте лежит. И тогда либо спросит, куда её отнести, либо положит на древесный склад, но безразличным не останется.
Глава Церкви кто? – Христос. Монастырский хозяин – отец Наместник, а мы все его сыновья о Господе. А хорошие сыновья всегда пекутся об отцовском хозяйстве. А если не заботимся о земном, станем ли заботится о Небесном?
Одна пожилая женщина, увидевшая, как искусно вспахал Трофим огород, сказала ему:
– Я никогда не видела, чтобы так умело пахали землю. Как это у вас получается?
– А я люблю землю, – ответил Трофимушка, – она ведь когда-то и меня примет после смерти.
Он немного помолчал, будто всматриваясь куда-то вдаль, в то неведомое будущее, уготовляющее каждой душе либо оправдание на Страшном Суде, либо вечную погибель.
– Однажды преподобный Макарий Великий увидел сухой череп человеческий, лежавший на земле, – рассказывал одному брату Трофим прочитанный им в Патерике пример. – Старец спросил у черепа: «Кто ты?» И череп ответил: «Я был начальником идольских жрецов». И вопросил его старец: «Скажи мне, где ты теперь находишься?» Череп ответил: «Нахожусь я в бездне ада, где много мучаются день и ночь». И спросил старец: «А облегчение бывает вам?» Череп сказал: «Когда христиане молятся за нас, тогда мы немного видим друг друга, и это нам бывает отрада».
Вот видишь, брат, как страшно быть одному, без благодати Божией, всепросвещающей и спасающей от тьмы кромешной, – сказал Трофим, – поэтому надо молиться, чтобы не потерять и то, что имеем.
И продолжал рассказ:
– А когда преподобный спросил у черепа об участи христиан, не исполнявших заповеди Божии, то череп ответил, что такие находятся много глубже язычников. Потому что не познавшие Бога еще несколько ощущают на себе милосердие Божие, а те, которые, познав Бога, отвратились от Него и не стали соблюдать заповедей и канонов церковных, будут вечно гореть и не сгорать. Спасайся, брат, и храни в чистоте веру православную.

Подвиг смирения

Превитай по горам яко птица (Пс. 10, 1), – говорит пророк Давид. Так, словно по верхушкам гор, не вникая в свойства тленных вещей, а касаясь лишь духовного их содержания, проводил своё иноческое житие Трофим.
Труден путь иноческого жития, но прекрасен. Это великая милость Божия, которой удостаивает Господь избранных Своих.
Однажды Трофима попросили донести тяжелые сумки одной молодой паломницы к отправлявшемуся Козельскому автобусу. Водитель, увидев инока с молодой девицей, стал грубо шутить:
– Что, тебе дома мужиков не хватает? – выпалил он паломнице. – А ты, дурень, – обратился он к Трофиму, – молодой такой, зачем жизнь свою губишь? Что тебе делать в монастыре? Иди, живи в своё удовольствие! Чего вы, монахи, себя мучаете?
Люди, сидевшие в автобусе и привыкшие к разного рода скандальным происшествиям в мирском обществе, насторожились в ожидании дальнейших действий со стороны оскорбленного инока. Но Трофим, ничуть не смутившись, улыбнулся и сказал:
– Да, брат, твоя правда. Дурак я, что в монастырь сразу не пошёл. Надо было ещё лет десять назад уйти. А то маялся дурью незнамо где.
Услышав такой ответ, люди ободрились и вступились за Трофима:
– Да ладно тебе, командир, не кипятись, у них своя жизнь, а у нас своя.
– Жизнь-то своя у каждого, да Суд по делам будет общий, – сказал Трофим, – и смерть-то – она для всех. Её уж никто не избежит.
Трофим легко претерпевал поругания, потому что всегда считал себя достойным худшего. И переносил все встречающиеся скорби, как и подобает иноку, с великой радостью.
– Прости, брат, – сказал он водителю автобуса, – что смутил тебя, – и спокойно направился к монастырским воротам.
Так, часто не понимая сущности монашеского жития, некоторые, в силу своей греховности, начинают осуждать монахов и подозревать их в порочных поступках, свойственных испорченному, закостенелому во грехах миру. Но Господь не оставляет без внимания такие поношения и часто строго наказывает кощунников.
Ехала как-то одна престарелая паломница в Оптину Пустынь и подвозил её на машине интеллигентный с виду человек. По дороге они разговорились и оказалось, что водитель машины человек не простой, а директор какого-то близлежащего завода.
– К кому это вы едете, мамаша? – спросил он.
– Да вот еду Богу помолиться, – добродушно ответила женщина.
– Глупые вы люди, – с ухмылкой сказал директор, – эти монахи дурят вас, как хотят.
– Зачем же вы так, – попыталась остановить его женщина.
– Да говорю, что знаю, – с раздражением сказал директор. – Думаешь, почему монахи ваши ходят с опущенными глазами? Да потому, что они наркоманы все.
– Да что вы такое говорите! – возразила женщина. – Побойтесь Бога. Монахи ведь люди святые.
– Да что мне Его бояться, – продолжал директор, – знаю я, у них там лазарет есть. Вот они с утра уколются и ходят – глазки вниз.
– Зачем же вы так, – с болью в сердце повторила женщина, – вы же ведь совсем не знаете монахов, а так плохо говорите о них!
Директор высадил женщину у монастырских ворот и уехал. Но как же была она поражена, когда на следующий день узнала, что подвозивший её человек внезапно умер от сердечного приступа. Так наказал его Господь за клевету на возлюбленных чад Своих.
– Желая погубить души людские, враг уготовляет христианам всякие коварства и хитрости, которые мы часто не замечаем, – говорил как-то Трофим. – И особенно лютую брань он ведет против монашествующих. Потому что монахи оставили всё ради любви Христовой и пришли спасать свои души. Лукавый же обманщик тщится в первую очередь убить веру инока к духовному отцу и настоятелю, показывая мнимые немощи их, особенно пред новоначальными. И вот, когда ему это удается, он становится полноправным хозяином души инока и выводит его из монастыря, чтобы погубить.
Трофим испытал это на собственном опыте. Он рассказывал, как однажды чуть было не ушёл из обители.
Началось это с того, что он вдруг почему-то стал замечать якобы недостатки в жизни монастыря. А тут ещё прочитал книгу про Афон, где монахи очень строго подвизаются в безмолвии. И появился в душе его помысел о том, что не спастись ему в Оптиной Пустыни – слишком мало времени остается для безмолвия. «Пойду на Афон, там стану подвизаться и спасусь», – думал Трофим. И до того сжился с этим помыслом, что стал собираться. А духовнику об этом сказать побоялся: всё равно, мол, не поймет и не отпустит. Тут ещё искушения начались: с послушанием не ладится, молитва не идет.
Проснулся однажды утром, взял рюкзак и пошел в сторону Козельска. Но Промыслом Божиим по дороге встретилась ему машина, в которой ехал благочинный. Увидев Трофима, он попросил водителя остановить машину и спросил:
– Куда это ты путь держишь, брат?
– На Афон иду спасаться, – простодушно ответил Трофим.
– Ну, садись, подвезём.
– Да нет уж, спаси Господи, я как-нибудь доберусь.
– Садись, садись, – продолжал настаивать благочинный. – А ты благословение-то духовника на дорогу взял?
– Нет, – немного смутившись, ответил Трофим.
– Ну, как же так? Надо взять благословение, а уж потом идти.
Трофим сел в машину и вернулся в монастырь, а благословение на Афон брать уже не стал, потому что понял, что вражье это искушение было.
Ибо, как Сам Он (Христос) претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь (Евр. 2, 18), – говорит Апостол. Так и Трофим, испытав всё на своем опыте, помогал приходящим паломникам научаться простоте в рассуждении и так распознавать козни коварного врага.
Однажды пришёл к нему за гвоздями на склад один молодой трудник. С виду молитвенник: движения медленные, говорит не спеша и как-то очень важно. А Трофим в то время был кладовщиком. Побеседовали они немного, Трофим ему говорит:
– Слушай, брат, какие мы молитвенники? С нашими ли грехами? Вот мы с тобой говорим о молитве, о подвигах, о бдениях, а сами-то и не замечаем, как ропщем, потому что недовольны тем, что имеем. А ропотники ведь Царствия Божия не наследуют. Самый главный для нас, брат, подвиг – это смирение. Без него и все наши молитвы Богу неугодны. Надо научиться смиряться с той обстановкой, в которой живешь. А то ведь, если будут гонения, тогда что же, будем опять на Бога роптать, что нет условий нам для подвигов и молитвы?
Трудник слушал со вниманием и, получив пользу для души, потом благодарил Трофима.
Сам же будущий мученик, проводя весь день в заботах по послушанию, неопустительно читал иноческое правило и делал множество земных поклонов. Но всегда тайно, стараясь, чтобы никто не видел и не знал.
По ночам, бывало, подолгу засиживался за чтением святых Отцов, а чтобы не проспать на полунощницу, которая совершалась в монастыре каждый день в половине шестого утра, становился на колени и, опершись руками на стул, засыпал.

Молитва и слезы

Монастырскую полунощницу инок Трофим посещал ежедневно. Бывало, с поля приезжал заполночь, а утром уже первый в храме. А когда приходилось оставаться ночевать на полевом стане во Фроловском, отправлялся на полунощницу в расположенную поблизости Шамординскую обитель, – когда пешком, а когда прямо на тракторе, чтобы времени зря не терять, а заодно и сёстрам Шамординским помочь.
Несмотря на свою многозаботливую жизнь, Трофим неотступно держал ум в молитве. Особенно это было заметно в храме, когда он, опустив голову, беззвучно шевелил губами.
«Во время молитвы в храме, – говорил он одному брату, – бесы напоминают уму о каких-либо важных делах, якобы срочных и неотложных, чтобы увлечь его в суету и мечтательность. Тут, брат, надо чтобы ум стал немым и глухим, тогда только можно по-настоящему молиться. Ведь молитва – это возникновение благоговейных чувств к Богу, от которых рождается в душе умиление. Помнишь, в тропаре преподобного Серафима поётся: «умиленным сердцем любовь Христову стяжал». Мы должны молиться просто, как дети, не думая ни о чём, кроме Отца нашего, иже на Небесех».
Трофим часто читал третий том Добротолюбия – об умном делании. По его просьбе кто-то напечатал книгу эту в малом карманном варианте. А переплетал её уже Трофимушка сам.
Как-то спросил его один паломник о том, как можно молиться и не рассеиваться умом, исполняя трудовое послушание.
– Младенец, когда находится рядом с матерью, радуется, – отвечал Трофим, – а когда мать отходит от него, то начинает плакать. Так и инок: когда имеет в душе глубокое тихое чувство к Богу и осознает близость Его, тогда с радостью может делать любые дела. Это чувство тоже молитва. Даже если он поговорит с кем-либо, то чувство его ко Христу остается при нём. Но когда отойдет умом своим от Сладчайшего Иисуса, то впадет во искушение и тогда плачет.
В спор Трофим старался никогда не вступать, памятуя о смертном часе, о Суде, который уже здесь на земле совершается с душой, и зная, что человек, пребывающий во грехе, лишается благодатного сердечного мира.
– Если ответишь брату грубо или скажешь что с раздражением, – говорил Трофим, – то знай, что уже не сможешь хорошо помолиться до тех пор, пока искренне не покаешься в содеянном.
Кто не имеет великих подвигов, но стяжал любовь, тот, по учению святых Отцов, стоит выше в добродетели, чем те, кто подвизается без любви, ибо заповедь о любви есть самая великая и важная. Но любовь к Богу в сердце Трофима не рождалась сама собою, она обреталась многими трудами при содействии Божием. И главный труд его всегда был молитвенный.
Многие слёзы, пост и молитва сделали Трофима внимательным ко всему происходящему.
Как-то, когда Трофим помогал штукатурить храм, одна женщина посетовала:
– Работаю штукатуром при монастыре, а помолиться некогда. Домой прихожу, тоже дела: то поесть приготовить, то убрать, то постирать. А на молитву уже и сил нет.
– А ты за работой молись, – сказал Трофим, – вот так: и, зачерпнув мастерком раствор, с каждым движением четко, вслух, стал молиться: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя».
Он объяснил ей, как важно в молитве покаянное чувство:
– Это самый безопасный путь прохождения молитвы, – говорил он, – но когда молишься, то смотри, не ввергай душу свою в неразумную печаль, а то напрасен будет труд твой. Молиться надо просто. Поняла?
– Поняла, – ответила женщина. С тех пор стала она приучаться проговаривать молитву во время работы и постепенно обрела навык.
Однажды кто-то, смутившись простотой, разговорчивостью и внешней многопопечительностью Трофима, сказал ему об этом. Он благодушно ответил:
– Инок, брат, это не тот, кто не замечает ближних, а тот, кто живет по-иному, то есть по Божьи. Всех любит и всем служит.
Будущий мученик Христов всей душой прилепился к Богу, слагая в сердце слова Господни: По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35).
Глубокое понимание пути спасения, которое для него заключалось в том, чтобы в каждом человеке видеть Христа и делать всякое дело ради Него, а точнее сказать, работать не людям, но Самому Богу, соделало его настоящим монахом.
– Согнись как дуга, и будь всем слуга, – приговаривал Трофим.
– Знаешь, брат, человеку необходимо смиряться, но есть ведь и мнимое смирение, – обратился однажды Трофим к смиренному по виду, но немного ленивому к труду паломнику. – Оно происходит от нерадения и лености. Имея такое мнимое смирение, некоторые думают, что только милостью Божией спасутся, не прилагая усердия. Но они обманываются в надежде своей, потому что не имеют покаяния.
Трофим часто сокрушался о том, что не имеет плача, не знает ни покаяния, ни истинного смирения. Но Господь сподобил его благодатного состояния, сделав ум его видящим как не видящим и слышащим как не слышащим, не желающим знать злых дел человеческих, но внимающим лишь своим делам, словам и помыслам.
– Как кузнец не может ничего сковать без огня, так и человек ничего не может сделать без благодати Божией, – говорил Трофим, объясняя сокровенные чувства души человеческой. – Кто считает себя грешнейшим всех людей, тот обретает благодать и слёзы покаяния, а кто без слёз надеется обрести покаяние, того надежда пустая.
Как-то в разговоре с одним братом он сказал:
– Велика сила слёз. Вода, капая, рассекает твёрдый камень, а плач разбивает сухость и безпечность души. Плач утишает чувства и омывает скверну грехов. Он окрыляет надеждой и согревает души возлюбивших его. Но кто не презрит всего земного, тот не может иметь истинных слёз. Будем же плакать о грехах своих, брат, – закончил Трофим и поспешил в свою келию.
Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего ещё не знает так, как должно знать, – говорит Апостол – но кто любит Бога, тому дано знание от Него (1 Кор. 8, 2). Трофим всем сердцем любил Бога, и от этой искренней беззаветной любви душа его исполнялась благодатного озарения.
Как-то в конце лета 1992 года, помогая одному местному жителю, Трофим сказал ему:
– Знаешь, брат, чует моё сердце, что скоро умру я.
– Да ты чего это, отец? Ты мужик крепкий. С чего это тебе умирать-то?
Трофим помолчал немного, не желая, видимо, объясняться, а затем посмотрел на небо и ответил:
– Не знаю, брат.
Потом он выпрямился и уверенно добавил:
– Но полгодика, Бог даст, ещё поживу.
И опять принялся за работу.

Пасха Господня

Незадолго до Пасхи Трофим повстречал старушку, проживавшую в то время на территории монастыря.
– Чего это ты, матушка, такая грустная? – ласково спросил он.
– Да вот, сынок, Пасха подходит, а у меня забор совсем завалился.
– Не печалься, матушка, что-нибудь придумаем, – успокоил её Трофимушка, и к празднику Пасхи построил ей новый заборчик. Старушка была рада-радёшенька. Стала благодарить Трофима, а он ей и говорит:
– Что ты меня-то благодаришь, убогого инока? Ты, матушка, лучше Бога благодари. Я-то что? – Прах. И землей скоро стану...
... Вечером на службе, во время чтения трипеснца, Трофим вышел из алтаря и подошел к правому клиросу. Никогда раньше не устававший, он вдруг присел на ступеньку. В это время читали тропарь: «Готови сама себе, о, душе моя, ко исходу. Пришествие приближается неумолимаго Судии». Трофим опустил голову и тихо проговорил: «Я готов, Господи!»
Некоторые из братий, слышавшие это, удивились: что это он так говорит: «Я готов, Господи?», не ведая, что говорил это Трофим, предчувствуя своё близкое отшествие из мира сего.
Это было в Великий Понедельник, а в Страстную Пятницу, во время выноса плащаницы, иноки Трофим и Ферапонт вместо погребального звона неожиданно прозвонили Пасхальный перезвон. За такую ошибку с Трофима, как со старшего звонаря, потребовали объяснение. Но он ничего не смог объяснить, только сказал: «Простите». Никто так и не понял, почему произошла ошибка. Ведь перепутать было трудно.
Но у Бога не бывает случайностей. Этот звон был предзнаменованием их мученической кончины.
В Страстную Субботу инок Трофим пономарил. Ночью, когда Введенский храм наполнился множеством молящихся, он вдруг приметил мальчонку, который странно вел себя перед алтарем: то поднимался на ступеньку, то снова спускался вниз, держась за ограду солеи.
– Что ты здесь вертишься? – спросил его Трофим.
– Думаю зайти в алтарь, да не решаюсь, – ответил тот.
– Ты что?! – удивился Трофим, – ты разве не знаешь, что в алтарь без благословения входить не положено? Давай, давай, ступай отсюда.
Но через несколько минут он стал высматривать этого паренька, который к тому времени удалился вглубь храма. Найдя мальчишку, Трофим подошел к нему и, взяв за руку, тихо сказал:
– Ты прости меня, брат, что строго с тобой поговорил, прости Христа ради. – И, немного помолчав, добавил: – Может, в последний раз видимся здесь, на земле.
Праздничная Божественная Литургия подходила к концу. В храме все пели: «Христос Воскресе!» Выходя из алтаря, чтобы подготовить запивку для причастников, Трофим увидел знакомых паломников, приехавших на праздник из Москвы. Они были сильно уставшими и почти спящими. Желая их ободрить, он как-то по-особенному смешно пошевелил верхней губой. Паломники и их дети заулыбались и оживились.
И никто не знал тогда, что уже пришёл час, и эти исполненные Пасхальной радости братья – иеромонах Василий, иноки Трофим и Ферапонт – скоро будут убиты.
Служитель диавола уже поджидал их за грудами кирпича восстанавливающегося Казанского храма. Остро заточенный 60-сантиметровый ритуальный меч с выгравированным числом «666» и надписью «сатана» уже прятался под полой его шинели. Убийца нервничал и хотел поскорее исполнить волю преследовавшего его голоса сатаны, который внушал поскорее убить монахов, так ненавистных ему.
Причастившись Святых Христовых Тайн, Трофим вместе с другими монахами отправился разговляться.
– Хочешь, чудо покажу? – спросил он сидевшего с ним за одним столом брата.
– Хочу, – с интересом ответил тот.
Трофим достал из кармана яйцо.
– Вот видишь, с прошлого года яичко, – сказал он, – целый год пролежало у меня в келии. Простое давно бы протухло, а это освящённое, пасхальное – свежее.
Трофим разбил скорлупу и дал понюхать соседу. Яйцо действительно оказалось свежим. Трофим перекрестился и съел половинку, а вторую отдал брату.
Сразу же после трапезы, в начале шестого утра, вся монастырская братия отправилась отдыхать. Инок Трофим забежал в храм, нашел там Ферапонта. Тот уже поджидал его. Они переглянулись и, без слов поняв друг друга, поспешили на колокольню. Грянул Пасхальный звон. По всей Оптинской земле были слышны его праздничные переливы.
Инок Трофим стоял спиной к Ферапонту и не видел его, а лишь слышал ритмичный звон колоколов. Во время звона души их всегда сливались как бы воедино. Вдруг он почувствовал, что Ферапонта нет рядом, и в то же самое мгновение ощутил сильный удар острого предмета в спину.
– Боже наш, помилуй нас! – воскликул Трофим и, из последних сил ударив ещё несколько раз в большой кампан, бездыханным упал на деревянный помост.
Колокол долго и протяжно гудел и, наконец, как бы застыв от ужаса, затих, как затихли два смиренных инока, проливших мученическую кровь. Вслед за ними этим же мечом недалеко от скитской башни был убит и иеромонах Василий.
Всё застыло в страшном безмолвии. Казалось, что земля потряслась и камни расселись. И сам убийца устрашился. На допросе он сказал: «Я знаю, что они в раю...»
Угасли три свечи, три еще не убелившихся сединою старости монаха, но не угасла Пасхальная радость, возвещающая победу Христа. Не прекратился колокольный звон, снова крестообразно прорезавший Оптинскую тишину в то Пасхальное утро, утверждавший: «Христос Воскресе!» И все Небесные силы, Архангелы и Ангелы, мученики и преподобные и все святые, с радостью встречая Оптинских новомучеников во обителях Царя Славы, воскликнули: «Воистину Воскресе!»